Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

Хорошо пошла в дело телячья голень. После чего на меня, несмотря на мой бело-голубой галстук для раутов, нахлобучили баварскую шляпу с пером, сунули в руку дирижерскую палочку, взгромоздили на возвышение посреди пивного шатра (громадного, как Кёльнский собор, хотя и значительно уступающего тому в высоте), и на баварском диалекте попросили подирижировать маршем Радецкого. До чего же приятно ощутить боязнь рампы. Капельмейстер был мною доволен, хоть я и изъяснялся по-прусски.

Потом какой-то учитель начальных классов, социал-демократ, спустившийся с лесистых гор (и в своей глуши слывший оригиналом и недоумком), учил меня, как надо держать полулитровую пивную кружку и как подносить ее ко рту. Потом я расписывался фломастером на обнаженных плечах баварок и получил от этого занятия большое удовольствие. Потом кто-то порывался затеять со мной драку, но соратники по партии, сидевшие рядом, быстренько уладили это дело. Потом мы все отправились еще куда-то, поскольку карусель все еще крутилась, даря всем и каждому ощущение счастья и прекрасной бессмысленности. (Чисто по-обывательски, к сожалению. Соответствует и присуще системе.)

— А что было в Вайсенбурге?

— Там имеется новый спортзал с безупречной акустикой.

— Там ты тоже был счастлив и так далее?

— Остался небольшой привкус. Члены Союза молодежи — три ряда стульев — отмежевались от Штрауса и его речи в Бамберге.

— И за кого же они будут теперь голосовать во время выборов?

— Ясно, за клириков, как их учили. Они все хорошие парни, просто боятся за свои карманные деньги.

— А что было в Ретенбахе?

— Там я под вечер произнес речь, написанную в «фольксвагене».

— И о чем ты говорил?

— О том, что может случиться, пока Драуцбург ведет машину, а я лежу на заднем сиденье и размышляю о том, что же христианского есть в Штраусе-Кизингере-Барцеле.

— А в Эрлангене? Там тоже ничего не стряслось?

— Ничегошеньки, хотя Драуцбург каркал: «…бешеные из Союза немецких студентов явятся со своими крикунами-радикалами и устроят нам детский крик на лужайке». Но они не явились. Они еще на каникулах. Все было тихо-спокойно. Ложная тревога.

Нынче я опять занимался готовкой, сомневаясь, станут ли мои это есть: пять с половиной часов в Западной Пруссии варился кусок вымени весом в два с половиной килограмма, пока не стал мягким и в то же время поддающимся резанию на ломтики.

В детстве бабушка часто кормила меня выменем. Я боялся, что у меня вырастут соски.

Наш кандидат в Эрлангене Хаак — человек мягкий и твердый. Возможно, получит мандат с небольшим перевесом. Надо стимулировать инициативу избирателей, сказала (пообещала) Вероника Шретер, будучи на сносях и глядя мимо меня: но за моей спиной никого не было. Или еще что-то странное. Иногда взгляд ее отсвечивал серебром. Видит одновременно несколько реальностей. Она из Восточной Германии, из Саксонии, урожденная Хенчке.

Мое варево, поначалу отдававшее лавровым листом и гвоздикой, горчичным семенем и другими ингредиентами, в течение часа пахло даже приятно, но постепенно запах начал меняться и перешел в откровенную вонь: так пахнет заплесневевший сыр и давно прокисшее молоко. (Вокруг пивоварен тоже частенько стоит густой запах казеина.)

Варка коровьего вымени неизбежно влечет за собой это: застоявшиеся запахи молокозавода заполнили собою весь дом. Анна вмешалась слишком поздно: открыла ручкой от щетки верхнюю фрамугу, резким движением включила вентилятор.

— Уф, ну и вонь!

— Этого я есть не буду.

— Ешь сам.

— Какой-то кошмар.

— Пахнет как от ног Рауля.

— От тебя самого так пахнет.

— Уф.

Потом я добавил в кастрюлю лук, овощи и немного уксуса; казеиновый запах остался, хоть и стал менее пронзительным.

Нам придется проглотить это варево, хоть оно и грозит нам всем кислой отрыжкой (уже предвкушаемой).

Ибо именно такое вымя под маринадом, какое нам предстоит завтра вкусить, изо дня в день ел Скептик в своем подвале, после того как в Зеерезене дело дошло до вынужденного забоя скота: Штомма выменял вымя на две велосипедные камеры.

Сейчас вымя остывает: мягкое и сморщенное.

Целую неделю хозяин скармливал гостю бульон, в котором вымя плавало в виде мелких кубиков, ловко скрывающих свое происхождение.

Скептик сказал: «Почему бы и нет? Ничего не имею против вымени. А запах — словно от вываренных пеленок (или даже от моего стеганого одеяла) — обманчив. Нет причин подозревать в чем-либо эти сравнительно безвкусные кусочки. Во всяком случае, достаточно вспомнить о телятине — она тоже безвкусна, зато легко усваивается».

И Штомма обрадовался одобрению Скептика, увеличил порции, а в следующее воскресенье преподнес ему толстенный кусок: вымя, жаренное в сухарях, как шницель. Гарниром к нему был кормовой картофель, приправленный бульоном из вымени, — под таким соусом от него меньше разило гнильем и во вкусе почти не чувствовались проростки.