Кошмар на улице дачной

Это был вздох досады, выражение злости от того, что ловушка сработала впустую. У Шурочки душа ушла в пятки, когда она поняла, как близка была к ней опасность и как непозволительно легкомысленно чуть было не повела себя она. Мысленно она поклялась, что просидит в своем укрытии хоть целый час, лишь бы избежать встречи с этой неизвестной тенью прямо тут, один на один.

Но на сей раз тень удалилась окончательно. Девочка слышала шаги этого существа и, стараясь производить как можно меньше шума, выбралась из своего укрытия и пошла за ним. Видимо, как она ни старалась, какой-то шум она все же производила, потому что время от времени это существо замедляло ход, а иногда и вовсе останавливалось. В такие мгновения Шура тоже замирала на месте, моля Господа, чтобы Он сотворил чудо и помог бы ей хоть ненадолго стать невидимкой.

Просьба ее была услышана и исполнена сторицей. Когда один раз шаги впереди Шуры замедлились, а потом и вовсе остановились, совсем близко рядом с ней в воздухе произошло какое-то колебание. Похоже, тот, кто шел впереди, вздумал пошарить рукой позади себя. Но Шуру он сцапать не сумел! И снова до девочки донесся вздох, полный разочарования. Теперь Шура уже и дышать боялась. И ступала еле-еле. Но потом стало проще, потому что к подвальной тишине все-таки стали примешиваться какие-то посторонние звуки. Это были стоны. И если бы Шуру спросили, она бы сказала, что лучше уж давящая тишина, чем эти полные невыразимой боли стоны.

Внезапно раздался голос, показавшийся Шуре самым гадким из всех когда-либо слышимых ею голосов.

– Сейчас, сейчас, мои сладенькие, – произнес он, пришептывая и влажно причмокивая. – Я уже иду к вам, мои родненькие.

Шура двигалась медленно, но все же успела заметить, как тень открыла еще одну дверь и скользнула в нее. В этот момент стоны сделались громче. И Шура даже различила несколько разных голосов. Два голоса принадлежали мужчинам, один был женский. Голос ребенка раздался последним, и он неожиданно помог Шуре сориентироваться.

– Мама, мама, я боюсь!

Голос принадлежал Павлику. И он обращался к своей матери, что совсем не понравилось тому мрачному, неприятно пахнущему типу, который шел перед Шурой. Тот сразу же подошел к мальчику и что-то ему тихо сказал. Шура не слышала, что он говорил, для нее было достаточно того, что, увлекшись разговором с Павликом, этот тип забыл плотно закрыть за собой дверь в помещение с пленниками. Это дало Шуре шанс проскользнуть внутрь через оставшуюся щель.

В этом помещении тоже было темно, но все же несколько светлее. Тут свет исходил от маленького фонарика, поставленного стоймя. Луч ударял в низкий потолок, оставляя на нем круглое размытое пятно. Света было недостаточно, чтобы полностью осветить все уголки этого большого и сильно захламленного помещения. И маленькой Шуре вновь удалось скользнуть туда, где ей показалось безопасно.

– Дядя, отпустите нас с мамой, – просил Павлик. – Зачем вы нас тут держите?

– Павлушка, разве я тебе не говорил? У нас с твоей мамочкой есть один разговор, который мы с ней начали много лет назад, да так и не сумели закончить. Она все время пыталась его избежать, но теперь у нее это уже не получится. Нет, нет, не получится. А она, наивная, думала, что сумеет уйти от моих вопросов. Знаешь, что они с твоей тетей сделали со мной? Сначала они с твоей тетей запихнули меня в тюрьму, потом в дурку. Видишь, Павлушка, как они не хотели говорить со мной? Но теперь твоей маме волей или неволей придется ответить на все мои вопросы. И пока она этого не сделает, вы отсюда не уйдете.

Павлик заплакал. А Шура начала понимать, что противный тип с тихим свистящим голосом приходится тете Рите родственником. Вот уж повезло, так повезло. Ни в сказке сказать, ни пером описать. Мама Шуры так иногда говорила, приводя в пример кого-нибудь из их собственных родственников. Но по сравнению с этим типом все они были просто ангелами.

Даже тетя Эмма, обожающая исполнять романсы, хотя ей медведь на ухо наступил, причем весьма основательно там потоптался. Или дядя Петя, привыкший курить вонючие папиросы, дым от которых намертво въедался в мамины кружевные занавески и не желал потом оттуда извлекаться никакими силами. И даже бабушка Тома, раз в год приезжающая в гости и неизменно находящая в растущей Шуре все большее и большее количество недостатков, о которых не стеснялась высказываться вслух при всех, тоже была сущим ангелом.

А вот этот тип ангелом не был. Он был кем-то совсем иным.

Затаив дыхание, Шурочка слушала, о чем этот противный тип говорит. А говорил он много. И голос его был свистящим, тихим, но при этом очень злобным.