Костер и Саламандра. Книга первая

— Обитатели Винной Долины тоже до сих пор помнят, — сказала Виллемина. — Моя няня была Аделанда, герцогиня Виннодольская, я её называла Деличек-Леденчик, — и улыбнулась. — Самая добрая дама на свете. Маменька долго болела после родов, леди Аделанда выкормила меня, её старшая дочь Нерика — моя молочная сестрица… Прости, дорогая, я говорю не о том. Я хотела сказать, леди Деличек, когда мы с Нерикой подросли, часто рассказывала сказки и легенды своего рода. И о государе Дольфе… Рассказывала, что мёртвая армия вошла в город, когда младший сын герцога Виннодольского стоял на площади, привязанный к столбу, а на следующий день, на рассвете, перелесцы собирались его повесить. Прадед леди Аделанды в его пятнадцать лет был отважен и горд, он назвал наместника короля Ричарда Золотого Сокола в глаза вором и негодяем — и за это с ним обошлись, как с пойманным воришкой. Легенда говорит, что мертвецы отвязали его — и он подошёл вместе с ними к Дольфу, который, верхом на адском коне, был как Тот Самый… — Виллемина снова улыбнулась мечтательно. — Мой предок пожал ему руку.

— Ничего себе! — вырвалось у меня. — Я думала, Дольфа стараются забыть, как и Церла!

— Только не на юге Междугорья, — сказала Виллемина. — Там его память чтят едва ли не истовее, чем в Столице. Есть даже знаменитый памятник, где государь изображён верхом на коне-демоне, с черепом в руке. И каждый год, в тот день, когда в главный город герцогства вошли мертвецы, во всех храмах служат древнюю поминальную службу по государю и всем честным мертвецам, что защитили Винную Долину своими телами.

— Здорово ж перелесцы должны были допечь предков твоей няни, если страшный государь им до сих пор кажется добрым избавителем! — хихикнула я. — Они ведь даже, кажется, не пытаются ничего скрыть. Вот так и увековечили: государь — ужас и кошмар.

— Да, — сказала Виллемина. Мне показалось, что её мечтательная улыбка стала гордой. — Они до сих пор говорят: великий государь Дольф поднял силы ада, чтобы защитить свой народ. Рискнул ради подданных спасением души. В Столице об этом не говорят так откровенно, но многие думают… и в нашей дворцовой часовне, между прочим, тоже служили поминальную по государю и честным мертвецам, сколько я себя помню.

— Поэтому тебе не запрещали рыться в дворцовой библиотеке вдоволь? — спросила я с невинным видом. Я радовалась: моя королева так редко рассказывала о себе, что этот день мне тоже было впору записать для благодарственных молитв.

— Не запрещали, — кивнула Виллемина. — Даже поощряли. А братец Хеорг всегда завидовал моей памяти: наши учителя считали, что история и словесность даются мне не в пример легче… Однако я болтушка, — спохватилась и огорчилась она. — Я ведь хотела всего-навсего рассказать, что перелесцы творили на землях, которые считали своей военной добычей. Их интересовали богатства чужой земли, а с её жителями они поступали, как с отребьем.

— Междугорцы между тем не рыбоеды, — сказала я.

— О, какая разница! — Виллемина махнула рукой. — Ну — варвары. Еретики. Какая разница… Видишь, милая Карла: я вдвойне враг им. Принцесса Междугорская, королева Прибережная.

Не знаю, хотела ли она произвести на меня особенно сильное впечатление, — но произвела. Я всерьёз задумалась о том, как хоть попытаться предотвратить беду.

У меня, думала я, было слишком спокойное и лёгкое детство. Я на удивление благополучно жила, даже будучи некроманткой. И только сейчас я начинаю что-то понимать… хоть отчасти.

И вдруг выясняется, что мир вокруг гораздо жесточе, чем я ожидала. Оказалось, что это возможно.

* * *

В ту ночь Виллемина допоздна писала письмо. А я пыталась уложить её спать.

— Нет-нет, — отмахивалась она. — Понимаешь, милая Карла, я ведь потеряю мысль или уверенность в себе — и потом не посмею, а пока у меня вдохновение. От злости, наверное. И от любви. И я вот допишу.

— Кому? — спросила я.

— Отцу, — Виллемина вздохнула. — Мне, знаешь, ужас как неловко. Я бы с радостью писала папеньке как частное лицо… а придётся отправить это послание с дипломатической почтой. И оно до тоски и досады не личное… Королева Виллемина Прибережная — великому государю Людвигу Третьему Междугорскому: «Папенька, мне одиноко и страшно — и не на кого рассчитывать, кроме Вас». И я не знаю, как он воспримет моё письмо.

— А как он к тебе относится? — спросила я, боясь её ответа.

Виллемина задумалась.

— Настолько хорошо, насколько ему позволяют статус и воспитание, — ответила она после долгой паузы. — Я сейчас думаю, что меня безупречно воспитывали. Как принцессу Междугорскую, дипломатическую ноту для Прибережья. Из меня рано выбили все девичьи глупости, Карла, дорогая. Я не умею влюбляться, мечтать, грезить. Костюмы, украшения, причёски для меня — рабочие инструменты, меня учили ими пользоваться, но и только. Я недоверчивая, злая, циничная.

— Я не заметила, чтоб недоверчивая…