Костры на берегах

На Крите во времена Миноса религиозные культы резко отличались от тех, что были распространены в материковой Греции. На Крите в качестве главного божества почиталось, как можно думать, Солнце, причем в образе быка. О том, что бык на Крите был священным животным, в честь которого устраивались специальные празднества и игры, хорошо известно благодаря раскопкам. Лучшее тому доказательство — великолепные фрески, сохранившиеся в парадных покоях кносского дворца. Больше того, можно полагать, что в образе Минотавра обожествлялся сам царь Крита. Об этом говорит не только имя чудовища — Минотавр, что означает «бык Минос». Приглядевшись к нему, можно обнаружить, что человеческая фигура с головой быка удивительным образом напоминает древнеегипетских богов. Вероятнее всего, критский Минотавр — всего лишь «мужской» вариант древнеегипетской богини Хатор, позднее слившейся с солнечным божеством Ра. Что же касается древнегреческой родословной Миноса, то он оказывается сыном Зевса, который, как мы знаем, при случае не раз превращался в быка.

Если в тот момент, когда я пришел к этому заключению, оно меня удивило, то лишь таким поздним прозрением очевидного. Археологические раскопки на Крите давно открыли много свидетельств самых оживленных культурных и торговых сношений между Египтом и Критом во II тысячелетии до нашей эры. В научной литературе не раз даже поднимался вопрос о зависимости крито-микенской культуры в ее критском варианте от культуры Египта. Человекообразный бог с бычьей головой, царивший на Крите, как нельзя лучше подтверждает подобную догадку. Конечный же вывод можно сформулировать следующим образом: в эпоху Миноса на Крите раз в несколько лет совершались человеческие жертвоприношения солнечному божеству с головой быка.

Для жертвоприношений требуется жертвенник, алтарь, стоящий в храме, но никак не здание — лабиринт. Можно было бы усомниться, что в таком богатейшем, как мы теперь знаем, дворце Миноса алтарь для самого торжественного жертвоприношения оказывался примитивной каменной спиралью. Однако не стоит спешить с выводами. Жертвоприношения Солнцу, вероятнее всего, следовало совершать на алтаре, изображавшем символически само это божество. И алтарь этот находился, конечно же, не во дворце, а в подземелье, как о том повествует — не случайно! — древний миф. Стоит напомнить, что такая вот двойная спираль лабиринта у самых различных народов земного шара от Скандинавии до Египта и от Испании до Китая символизировала именно Солнце. Если же прибавить, что в особо торжественных случаях человеческие жертвоприношения надлежало совершать каменными ножами, хотя металл был давно и хорошо известен — так было, например, в Мексике, — можно согласиться, что «примитивная» каменная спираль была столь же необходимым аксессуаром и в данном случае.

Художник, вырезавший штемпель для древнегреческой монеты, как мы видим, знал гораздо больше, чем сообщал слушателям распространенный миф о Тезее и Минотавре…

Путешествие с древнегреческой монетой в руке за Тезеем на Крит неожиданно укрепило мои предположения, что каменные лабиринты Севера в глазах своих создателей были не только входами в «царство мертвых». Одновременно они были алтарями Солнца, единственного действительного божества северных народов, которое дарило жизнь всему сущему на Земле. В этом не было противоречия. Для первобытного человека, жившего в природе и ощущавшего себя частью этой природы, в конце концов не было четкого разграничения между «живым» и «неживым», «мертвым», «окончательно умершим». В его сознании существовал один, вечно живущий, пульсирующий, взаимопроникающий мир людей, стихий, животных, растений, камней, в котором происходило не возникновение и исчезновение, а всего лишь переход из одного состояния в другое. Сама жизнь и смерть воспринималась им как чередование дня и ночи.

Согласно всем без исключения мировоззрениям древности Солнце ежевечерне покидало небосклон, чтобы сойти в «царство мертвых» и, пройдя трудным подземным путем, снова возвратиться на небо. Фактически в сознании людей солнце каждый раз умирало для того, чтобы снова возродиться. Так получилось, что даже для самого могущественного божества смерть сказывалась обязательным условием жизни. Поэтому и вера в переселение душ была проявлением не ограниченности и невежества людей древности, а лишь бесконечного оптимизма, мудрого понимания взаимосвязи вещей и явлений.

Понимание всего этого и ко мне пришло не сразу. Оно складывалось из наблюдений над жизнью и бытом поморов, из того, о чем писали этнографы и путешественники, изучавшие быт саамов в начале нашего века, из работ других этнографов, наблюдавших народы, продолжавшие следовать традициям своих далеких предков. И я был искренне обрадован, когда в одной из книг Кнуда Расмуссена, известного датского исследователя эскимосов, живших почти в тех же условиях, в которых три с половиной тысячелетия назад жили обитатели летних стойбищ на Терском берегу, обнаружил некий итог этих наблюдений, столь глубокий и возвышенный, что его стоит здесь привести.