Костры Сентегира

Это выглядело приказом, ибо сама женщина припала к конской гриве и погнала своего Шерла вниз, казалось, чудом не скатившись под обрыв вместе с лошадью. Сорди не осмелился так поступить и почти о том сожалел: его гнедой приседал на задние ноги, как кошка, и двигался с необычайной ловкостью. Да и крутизна показалась вблизи не такой уж роковой.

Внизу тропа была почти что широка, почти ровна и производила впечатление грунтового большака. Копыта мягко ударяли в дернину.

— Самое главное — направления на дым не потерять, а то будем блукать, как вши за теплой пазухой, — пробормотала Карди. — Тропа петляет, однако. И узка. Мало к кузнецу ходят.

— Отчего так? Ремесло обычно имеет спрос.

— Добредём — увидим. Чего напрасно рассусоливать?

На узкой проплешине посреди дубов стоял не один дом, а целых два. Кузница, небольшое строеньице со стенами, кое-как выведенными из грязно-белого известняка, и черепичной крышей, открылась их взглядам после доброго получаса пути. Жилая пристройка из саманного кирпича была пришлёпана к камню, точно коровья лепешка: крошечное оконце смотрелось бельмом, дверь, пристёгнутая ременными петлями, висела на косяке. Зато кровля, кое-как нахлобученная на оконные брови, была из доброго прокатного листа, как показалось Сорди.

Хозяин, видимо, заслышал всадников издалека и ждал: кряжистый, тёмный, заросший волосом, как средних размеров медведь. Кардинена поклонилась, не сходя наземь, поздоровалась:

— Здравствуй долго, дядюшка Орхат.

— Здравствуй и ты, госпожа Та-Эль. Узнала?

— Отчего ж не узнать? Вместе гуляли по здешним горкам и перевалам.

— Ты, я да Волчий Пастырь. Помню.

— И не забывай.

— Ради одних этих слов явилась или дело у тебя ко мне есть какое?

— Кузнец мне нужен — обоих коней на лёд и камень подковать.

— Это бы и не так хитро, но вот железа нужного мне не оставили, когда сюда выдворяли.

— У меня тоже такого нет — одно золото из Пастыревых сундуков.

— Значит, уцелело. Исхитрилась захватить, когда дом горел?

— До того, дядя Орхат.

— И сбруя, вижу, оттуда.

— И кони, дядюшка.

— Добро, отыщу им подковы, коли расщедришься. Не из железа, не из стали, но тверже здешнего камня. Раз в три месяца только и надо менять, а может статься, и реже. Морёный дуб из лэнских тайных озер.

— Карий или чёрный?

— Карий, всего четыреста лет ему. С вас станет довольно. Ухнали и шипы — чёрные, без мала тысячелетние. Ну что — ставьте к станку и вяжите узлы. Кони у вас привычны, я так думаю? Воинские?

Сорди читал в учебниках, что в первый раз, да и в последующие, лошадь сопротивляется, так что приходится даже ковать сначала одну пару ног, а на следующий день — другую. Однако здесь вышло иное.

Когда слегка нервничающего Шерла завели в необычного вида коновязь и растянули на узде, чтобы хоть головой не мотал, Орхат буркнул:

— Танцует, вишь. Глазом косит — аж насквозь прожигает. Похоже, без моей девки дело не пойдет. Леэлу, эй, гони сюда. Они оба не мужчины, тебе не опасны.

Из перекошенной двери вышла девушка: низенькая, черноволосая, большеглазая. Туника наподобие мужской обтягивала стан, делая Леэлу уменьшенной копией Орхата — правда, куда более привлекательной.

— Стоялой воды принеси и иди помогай.

Вода у них была не в жестяном — в кожаном ведре с дубовой ручкой, в ней плавал деревянный же ковш. Девушка поставила ведро наземь, затем подошла к самым ноздрям жеребца и тихо запела. Шерл вначале косил горячим оком, потом пригнулся к рукам, будто слизывая с них нечто сладкое.

— Ведьма, — холодно заметил Орхат. — это еще и из-за нее меня погнали здешние праведники.

— Приёмная дочка-то?

— Видишь, значит, что не родная. Оба родителя у нее померли.

Во время разговора он вынул из положенного наземь свертка узкую подкову, примерил. Пока он подрезал копыта, расчищал особым крючком стрелки — Шерл послушно подавал ту или другую ногу — продолжал:

— Мыслимое ли дело, чтобы сирота в Лэне бесхозной оставалась? А всё эти… Правые словом, тверезые главой. Не дело, говорят, чтобы поганые муслимы девчонку себе в родню забирали. Оба померших родителя из наших были, пускай и Еленка хоть на мирских харчах, да в нашей вере воспитается.

— Всехнее дитя — в Лэне, да и во всём Динане доля неплохая.

— Одно в Динане, иное — в их деревянной деревне. С боку припёка. Греется у чужого тепла, а своего как не было, так и нету.

Кончил обихаживать копыта, стал прилаживать к месту первую подкову.

— Я и взял в кухарки и подмастерья — печь топить, за горном следить, мехи раздувать. Жара кузнечного и иного с младых ногтей не боялась.

Весь этот речитатив наслаивался на протяжную мелодию.

— Подросла, округлилась, первые крови пролились — непонятная сделалась. Я думал на ней ожениться, и она хотела вроде — говорят, не положено. И молоденька, и вроде дочери мне.

— Дядюшка, а с какого рожна ты сам у них оказался?

Он тяжело поднялся:

— Земля это моя. Вот с какого. Раньше здесь жил и теперь захотелось. Потом работы они мне первое время обеспечивали много, и хорошей.

— А позже?

Он снова согнулся в три погибели.