Котовский

— Пройдет лет пятьдесят, и будут читать о наших днях, как о необузданной фантастике, не все и поверят, скажут: да разве можно выжить, получая осьмушку — восьмую часть фунта! — хлеба? Разве не анекдот, что в Петрограде на Выборгской однажды возникла группа коммунистов-футуристов «Ком-Фут» и они настаивали, чтобы этот самый «Ком-Фут» был зарегистрирован как партийная организация?! Может быть, будут смеяться, узнав, что комсомольская молодежь отказывалась носить галстуки, так как галстук есть украшение буржуя? Что чапаевцы отказывались от орденов, заявляя, что все они равны и в победе и в смерти?

Крутояров окинул всех торжествующим взглядом:

— А? Ведь хорошо? В замечательное время, товарищи, мы живем! В неповторимое! В чудесное!

— А дальше? — вдруг включилась в разговор безмолвствовавшая до сих пор Оксана. — А дальше хочется посмотреть? Дальше тоже хорошо будет, даже лучше.

— А мы и посмотрим! — бодро воскликнул Крутояров. — Даже я посмотрю, при моем почтенном возрасте. А уж вы-то… господи боже мой! — вы-то таких чудес насмотритесь! Завидую ли я? Завидую! Ну что ж делать!.. Еще в древности было сказано: как басня, так и жизнь, ценятся не за длину, а за содержание.

Восклицание было полно бодрости, но упоминание о короткой, как басня, жизни отнюдь не располагало к особенному оптимизму. Молодые почувствовали некоторую неловкость и даже вину, что они молоды и здоровы. Орешников сказал:

— Сколько я знавал безусых прапорщиков, совсем мальчишек по сравнению со мной, оставшихся лежать на полях сражений. С тех пор я отбросил прежнюю мерку жизни — возраст и здоровье. В наше время наибольшему риску подвергаются как раз самые молодые и здоровые.

— То есть призывники! — уточнил Стрижов.

Надежда Антоновна молчала. Беседа разладилась. Единодушно побранили ленинградскую погоду, обменялись мнениями о премьерах в театрах, о вышедших из печати произведениях и разошлись по домам.

6

Вот когда Марков понял, что такое писательский труд. Все казалось невероятно сложным. Марков часто приходил в отчаяние и намеревался все бросить и отказаться от своего замысла.

Целыми днями просиживал в прохладных тихих залах Публичной библиотеки. Со всех полок на него смотрела история. Давнее прошлое, седая старина соседствовала там с трепетными бурлящими днями нового времени. Многолетние и многотомные труды пребывали рядом со скорописью исповедей, объяснительных записок, опровержений…

Марков казался себе микроскопическим существом перед всей этой громадой ума и вдохновения. Выписки, цитаты… новые и новые книги… новые и новые названия… уточнения… разнобой мнений и оценок… факты, факты, какое множество фактов! Ими захлебываешься, и начинают расплываться контуры первоначального плана.

Несколько раз Марков изменял всю структуру задуманного романа. Попробовал составить список действующих в романе лиц. Вспомнил, как поступал Золя, сочиняя о каждом даже незначительном лице подробнейшие биографические очерки… Но это уводило в такие дебри, что пришлось бросить затею.

Встречаясь со Стрижовым, Марков непременно принимался обсуждать свой план, свои намерения. Но Стрижов предъявлял какие-то странные претензии, говорил общими фразами и, пожалуй, даже сбивал с толку.

Например, его мысль о сокрушительном ударе. Стрижов считал, что этой стратегией концентрации сил на важнейшем участке пронизана вся революционная жизнь, вся советская действительность. Ударные стройки. Ударные бригады. Нацеливание всех усилий на ту или иную важнейшую в данный момент область производства… В таких выражениях Стрижов излагал свою заветную мысль. А попробуй воплоти это в романе!

— Понимаешь, это — ленинский стиль работы, — объяснял Стрижов, ленинский метод руководства, ленинская стратегия и тактика.

Марков понимал. Но от понимания до воплощения идеи в образы, в поступки героев было огромное расстояние.

Крутояров, если с ним заговорить о своих замыслах, невольно начинал сам фантазировать и сочинять. Это были талантливые экспромты, но Марков совсем иначе чувствовал и иначе все представлял.

Всего легче было говорить о будущем романе с Оксаной. Ей все нравилось, ее все восхищало. Она, увлекаясь, подсказывала вдруг такое простое и правильное разрешение задачи! Она не умела отвлеченно мыслить, сразу же все переводила на людей, на повседневное и даже приводила примеры из собственной жизни или из того, что попадало в поле ее зрения в поликлинике, в школе. Марков любил с ней советоваться, слушать ее.

Оксане жалко было беднягу: сидит ночи напролет, утром лицо вытянутое, глаза красные от утомления. Оксана спросит осторожно:

— Ну как?

Марков молча покажет на корзину для мусора, доверху наполненную скомканными листами.

— Вот. Тут вся четвертая глава. Ты помнишь Торопова? Я тебе рассказывал, у меня в романе будет такой Торопов. Комбат.

— Ну-ну. Конечно помню. Ты рассказывал, как он женится на телеграфистке, они встретились на фронте.

— Так вот, я хотел его женить, а теперь вижу, что не женить его, сукина сына, а расстрелять перед фронтом, ведь он какое дело прошляпил!

— Какое? — испуганно спрашивает Оксана.