Ковбои и индейцы

Подружка (или сестра) отвесила ему подзатыльник, и он обозвал ее фашисткой. Эдди сказал, что ему пора. Его ждут в студии звукозаписи. Он создает собственную группу. И идет на встречу с очень важными людьми. Ребята пожелали ему удачи и сказали, что будут дожидаться его первого альбома. Они попросили его написать свое имя на долларовой бумажке. Он написал «Жрицы меда — Эдди Вираго».

Марион несколько раз звонила из Донегола, но не застала Эдди дома — он шатался по городу, как герой Джеймса Джойса, пытаясь собрать воедино все свои впечатления и понять, что он думает об этом месте. Они оставляли друг другу сообщения у мистера Пателя, неясные, иносказательные, но поговорить им не удалось ни разу.

— Она от вас без ума, Эдди, — говорил мистер Патель. — Вы очень, очень счастливый человек.

Лондон — странный город. Слишком велик, чтобы обойти его пешком, а система общественного транспорта, похоже, никогда не работает нормально. Глупость и противоречивость объявлений в метро прямо-таки повергала Эдди в изумление. Прорвало трубы, начался пожар, нехватка персонала, какой-то бедняга бросился под колеса — каждый раз находилась новая причина опоздания поездов. Но даже в тех случаях, когда этот халтурный механизм умудрялся работать, поездки в метро не доставляли Эдди удовольствия: в городе он по-прежнему не ориентировался. Дни тянулись смутной чередой и состояли из вспышек огней, лязга билетных автоматов, шелеста эскалаторов и яростного грохота стальных змей-поездов, вырывавшихся из жарких туннелей. Вечером в гостинице Эдди чувствовал себя еще более растерянным, чем утром, перед уходом; он утешал себя тем, что Стивен Дедалус в джойсовском «Улиссе» был примерно в таком же положении, только прическа у него была менее впечатляющей. Но если в двух словах изложить сюжет, получится один к одному.

Однажды Эдди все-таки поехал к матери, но так заплутал на Северной ветке, что махнул на все рукой; на целых полчаса он застрял в туннеле на Стокуэлл, вместе с пятью толстошеими черными здоровяками, которые потешались над его прической и на полную громкость врубали портативный магнитофон. Не самое приятное место для человека, направляющегося в Ричмонд. Вообще не самое приятное место для остановки. По крайней мере, так решил Эдди.

Марион и мистер Патель уже все между собой уладили. Большинство деталей они обговорили по телефону, и теперь Эдди точно знал, что Марион вернется в «Брайтсайд». Мистер Патель наконец успокоился. Он постоянно твердил Эдди, что Марион — прекрасная девушка, настоящая звезда, а Эдди постоянно соглашался, выказывая максимум энтузиазма, но испытывая при этом смутное раздражение, будто мистер Патель упорно старался что-то ему внушить. Впрочем, возможно, так оно и было.

С родителями Марион мистер Патель тоже успел поговорить. Они сами хотели немного побеседовать с ним, выяснить, с кем имеют дело. Они, конечно, не желают его обидеть, но им ведь не хочется, чтобы их дочь работала неизвестно на кого. Они ничего не имеют против людей с другим цветом кожи, но все-таки… И это совершенно правильно, заверил их мистер П.: в наше время, в наш век осторожность вполне естественна. Он восхищен их честностью и прямотой.

— Милые порядочные люди, — заметил он, — но вы, Эдди, конечно, это знаете.

Эдди сказал, что никогда их не видел, и мистер П. очень удивился. Похоже, он собирался о чем-то спросить, но в последний момент передумал. Такая осмотрительность присуща только владельцам дешевых гостиниц. Эдди попросил мистера Пателя, чтобы Марион, когда позвонит в следующий раз, оставила свой телефон: он ей сразу перезвонит. Мистер Патель ответил, что она звонит из автомата. У родителей Марион нет телефона.

— Они хорошие, рабочие люди. У них может не быть тех вещей, какие мы с вами, — он с покаянным видом указал на себя, потом на Эдди, — считаем совершенно естественными.

Иногда поздним вечером мистер Патель стучался в комнату Эдди и приглашал его на чашечку чая в «машинное отделение» — так он называл холл. Спиртного мистер Патель не пил: его религия это запрещала. Но иногда вечерами ему становилось одиноко в «пункте управления полетами» — еще одно наименование холла — и хотелось с кем-нибудь поговорить, чтобы скоротать время. Эдди не особенно любил эти чаепития, в основном потому, что мистер Патель говорил исключительно о себе. Но все-таки приходил, сидел в холодной комнатушке с орущим телевизором в углу и пил чай, на вкус отдающий гербицидом, потому что больше заняться было нечем, а еще потому, что мистер Патель, в сущности, совсем не плохой парень, особенно если к нему притерпеться. В общем-то, от Эдди требовалось только смотреть на мистера Пателя и время от времени поддакивать, а за четыре года в колледже он успел в совершенстве освоить эту нехитрую науку.