Ковбои и индейцы

Эдди сказал, что, наверно, ему не стоило приезжать. Он чувствовал себя так, словно без позволения вторгся в чужую жизнь. Марион объявила, что он говорит глупости, но попросила его прогуляться по городу. Ей надо потолковать с отцом.

Эдди прошелся по главной улице мимо дешевых магазинчиков и пабов. Встречные таращились на него. И все они выглядели как жертвы родовой травмы. Эдди чувствовал себя чужаком — будто вдруг очутился где-то на Диком Западе. Это впечатление еще усиливалось оттого, что главная улица сплошь пестрела американскими названиями. Здесь была пиццерия «Звезды и полосы», бар «Янки Дудл», закусочная «Жареные куры», «Бостонская чайная», «Голливудские стрижки», гриль-бар «66-е шоссе», бургер-бар «Луна прерий» и ателье «Моды Майами», в витрине которого, для полноты картины, красовался огромный флаг Конфедерации, а на тротуаре стояла фигура Дяди Сэма в полный человеческий рост.

Старики при встрече с Эдди приподнимали шляпы и желали ему приятного дня. Когда он зашел купить сигареты, парень за прилавком минут пятнадцать рассуждал о правительственном проекте транспортного лицензирования и о том, как это повредит туристской индустрии.

— Вы сами турист? — спросил он.

— Нет, — сказал Эдди, — я из Дублина.

Парень сказал, что именно это он и имел в виду.

Мимо бетонных микрорайонов Эдди дошел до самой окраины городка, где кончались электрические ограды и начинались каменные стены. У старинной разрушенной церквушки приютилось протестантское кладбище — почти сплошь могилы женщин, умерших «во время родов». Камни позеленели и заросли мхом. Ни одна из этих женщин не дожила до сорока.

Эдди смотрел в поля, пытаясь понять, что такого находили поэты и восторженные натуры в этих пустынных унылых местах. В туманной дали чернели армейские наблюдательные вышки, они как бы вырастали из земли, будто диковинные растения, и Эдди невольно подумал о сказочных великанах и бобовых стеблях. Все казалось неподвижным, даже пасущиеся коровы. Эдди пришло в голову, что это — одно из немногих мест, где завораживает не зримый пейзаж, а что-то незримое, недоступное глазу.

В половине пятого Эдди вернулся на Фактори-стрит, немного постоял в холле, пил чай и болтал с Катрин, одной из старших сестер Марион. Катрин была сиделкой. Пухлое приятное лицо и оранжевая помада на губах. Эдди высказал ей свои соболезнования, а Катрин ответила, что мать прожила тяжелую жизнь и для нее к лучшему, что все это кончилось. Она была сама не своя с тех пор, как отец оставил работу. Нервы вконец расшатались.

— Ведь это вы живете в Лондоне? — спросил Эдди.

Катрин смутилась.

— Нет, — ответила она, — из всех нас в Лондоне живет только Марион.

Эдди сказал, Марион уверяла его, что в Лондоне у нее есть сестра. Нет, ответила Катрин, разве что папа в свое время подгулял, и засмеялась.

— Господи, прости меня, — она опять хихикнула и перекрестилась, — за то, что я смеюсь. А бедная мама лежит там, наверху…

Оставшись в одиночестве, Эдди задумчиво курил, прислушивался к далекому рокоту грома, — как вдруг открылась дверь, и Марион позвала его в гостиную. Она выглядела сильной и решительной. Готовой ко всему.

Ее отец сидел возле печки, спиной к двери, помешивая кочергой угли. Конец кочерги раскалился докрасна.

— Папа, — сказала она, — Эдди пришел.

Мистер Мэнган что-то проворчал, положил кочергу, вытер руки о твидовые штаны и, повернувшись к Эдди, протянул ему руку. Эдди едва не рассмеялся, рука у него дрогнула, и чай пролился на блюдечко.

У отца Марион не было носа. Вместо носа под темными глазами краснел шелушащийся рубец и виднелись две черные дыры — ноздри. Эдди разглядывал это лицо, забыв о приличиях, настолько он был ошарашен. Он и представить себе не мог человека без носа. Искал взглядом нос, хоть какой-то нос, но не находил. Потом перевел взгляд на неподвижные глаза отца Марион. Хотел сказать: «У вас нет носа», но не сказал. Хотел повернуться к Марион и попросить о помощи.

Голова у Эдди кружилась. Он машинально пожал горячую влажную руку. Старался не смотреть, но не мог отвести глаз, а отец Марион все время глядел в сторону, смущаясь Эддина смущения.

— Ты хороший парень, если приехал, — гнусаво проговорил он, глядя на кухню, смежную с маленькой комнаткой. От него пахло торфом.

— Это самое малое, что я мог сделать, мистер Мэнган, — хрипло сказал Эдди, покраснев до кончиков ушей.

— Джеймс, — поправил отец Марион, снова отворачиваясь, на этот раз к окну, — незачем звать меня «мистер».

Отец Марион предложил им сесть и опять уставился в печку. Эдди принес ему свои соболезнования; мистер Мэнган коротко кивнул и поблагодарил.

— Это трагедия, Эдди, — вздохнул он, — но на все воля Божия.

Он спросил, как Эдди добрался, поинтересовался перелетом на «Бритиш эруэйз», учебой Эдди в колледже, его музыкальной карьерой. Он и сам любит музыку, так он сказал. Казалось, об Эдди ему известно все. Марион явно рассказала о нем, что заставило Эдди покраснеть от гордости, к собственному удивлению.