Ковентри возрождается

Джон был наверху и оттуда наблюдал, как у мертвого Джеральда Фокса снимали отпечатки пальцев, как труп фотографировали, ощупывали, измеряли и наконец погрузили в карету «скорой помощи». Джон впервые осознал всю чудовищность совершенного матерью преступления. Джеральда Фокса больше не существовало. Это был уже не он, а кожура одна, ничто, пустые хлопоты. Джон стал думать о собственной смерти. Он решил, что предпочитает умереть во сне, когда ему будет восемьдесят пять, и уж во всяком случае прежде, чем он начнет страдать недержанием. Джон посмотрел на платья матери, висевшие в гардеробе. Они были добропорядочны и тусклы. Туфли были еще хуже. Он выдвинул верхний ящик стоявшего у кровати комода и увидел пачку бумажных носовых платков и пять белых хлопчатобумажных трусиков. Затем он нашел дневник с замочком, спрятанный в футляре для грелки. Джон сунул дневник за пазуху. Он не желал, чтобы инспектор Слай прочел, что там написала его мать. Золоченый замочек холодил ему грудь. Он тихонько поискал в комнате ключ, но не нашел. Он подождет, пока закончится этот жуткий вечер и отец и Мэри уснут, и тогда он вскроет дневник и прочтет материнские мысли. Закрывая дверь, он едва слышно проскулил:

— Ах, мама, мама.

Инспектор Слай обнаружил видеокассету «Грешные тела». Он показал ее Дереку, но тот отрицал, что видел ее когда-либо раньше. Мэри тоже отрицательно мотала головой. Инспектор Слай сказал:

— Значит, она принадлежит мальчику.

Джон вошел в комнату и внес полную ясность в расследование. Нет, он никогда кассеты не видел; он этим не интересуется. Порнография скучна и унижает женщин. Слай подумал: «Паршивый маленький ханжа».

Вслух он сказал:

— Ну, раз она не принадлежит никому из присутствующих, значит, она принадлежит миссис Дейкин.

Джон и Мэри переглянулись и решили не говорить ничего в защиту матери. В конце концов, ее здесь нет, а они-то здесь.

Дерек взорвался:

— Моя жена не потерпела бы в доме этакой дряни, она даже «Шоу Бенни Хилла» могла смотреть, только прикрыв лицо подушечкой. Она — настоящая леди.

— Да, леди-убийца, мистер Дейкин, — отрезал Слай, очень довольный собой. — Позвольте мне сказать вам кое-что, старина. Никто из нас не знает ближнего своего. А живем годами бок о бок. Мы тешим себя мыслью, что знаем свою половину насквозь. Однако в один прекрасный день обнаруживаем, что представления не имеем об ее истинной сущности; такое случается сплошь и рядом. Моя собственная жена, которая из-за робости пять раз проваливалась на экзамене по вождению автомобиля, на прошлой неделе прыгнула с парашютом — в благотворительных целях.

7. НЕЛЬСОН И ТРАФАЛЬГАР

Сентер-Пойнт. Я слышала об этом здании. Оно раньше было знаменито. Сейчас оно выглядит пустым и безжизненным. Вокруг него свищет ветер, который подхватывает людей и толкает на бетонные стены. Я хотела бы сидеть в Сентер-Пойнт, в собственной комнате на самом верху, и смотреть вниз, потому что я не знаю, где начинается и кончается Лондон. Могу я обойти его за день или на это уйдет неделя, a то и месяц?

Когда я иду по Чаринг-кросс-роуд, я вижу двух целующихся молодых людей в деловых костюмах. Один прыгает на подножку медленно идущего автобуса. Оставшийся на тротуаре парень продолжает посылать тому воздушные поцелуи, пока автобус не скрывается вдали. Я вижу женщину средних лет, с безукоризненным вкусом одетую в черное и красное. Ее высокий каблук попадает в трещину на асфальте. Она спотыкается и восклицает: «Ах ты, ё-мое!» Выдирает туфлю из трещины и с отчаянием смотрит на порванную замшу. Я вижу старика в мягкой фетровой шляпе, в сущих отрепьях вместо пальто и в высоких резиновых сапогах; он достает из повидавшего виды футляра саксофон и начинает играть «Голубую луну». Турист-японец фотографирует музыканта, останавливается послушать, а в конце номера аплодирует. Затем он просит сыграть «Над Алабамой падают звезды». Покачиваясь в чересчур просторных для него сапогах, саксофонист привычно вздымает инструмент, опускает его вниз, саксофон плывет направо, налево... Я представляю себе, каким он был двадцать пять лет назад. Мне кажется, он носил расшитый блестками смокинг, играл в большом оркестре и думать не думал, что когда-нибудь состарится...

Турист-японец хлопает в ладоши, улыбается и кланяется, однако уходит прочь, не бросив и монетки в открытый футляр.

— Как обидно, что мне нечего вам дать, — говорю я старику, который тяжело переводит дух. — Вы просто молодец.

— Никакой я не молодец, — отрезает он, утирая мутные глаза концом галстука в клеточку. — Я очень дурной человек. Господь знает о моих многочисленных грехах, вот и наказывает меня. Я в аду. Это же ад, — говорит он, кивая в сторону книжного магазина и доброй половины Чаринг-кросс-роуд. — Я заслуживаю лишь жалости — я потерял достоинство.

— Да нет, я хотела сказать: вы хорошо играете.

— Мои музыкальные таланты заметно поувяли. Пальцы замучил артрит. Господь наслал его на меня как кару за грехи. Я не могу снять боль: аспирин мне не по карману, — добавляет он.