Козни туманного Альбиона

— Понимаешь, — к Алине присоединилась Степа, — когда возвращаешь вещь, ранее принадлежавшую покойному, сразу производишь благоприятное впечатление на его вдову. Вроде как мог бы и зажать, ан нет — совесть не позволяет обидеть несчастную женщину.

— Чушь! Можно подумать, ей нужны мои открытки, — огрызнулась я, но напор был столь велик, что мне все же пришлось выложить на стол пакет с цветными фотографиями. Алина тут же его схватила и спрятала в свою сумку. Заметьте, в свою. Это чтобы я, значит, не передумала.

Итак, мы стояли на пороге квартиры. Перед тем как позвонить, Алина сунула мне в руки те самые открытки, кстати, достаточно дорогие. Дверь отворилась, на пороге стояла жена, то есть теперь уже вдова Богомолова. Узнать ее было нетрудно, именно она провожала Федора Петровича в аэропорту.

— Здравствуйте, — начала Алина, поскольку среди нас она самая болтливая, разговор ведет, как правило, она. — Вы жена Федора Петровича?

— Вдова, — поправила женщина и представилась. — Ольга Сергеевна. А вы, простите, кто?

— Ольга Сергеевна, мы ездили с вашим мужем по туристической путевке, а сегодня пришли выразить вам свое соболезнование, — Алина сделала плаксивое выражение лица. — И еще, Федор Петрович давал нам на время одну вещь. Вот, возьмите, — Степа толкнула меня под бок, и я нехотя протянула Ольге Сергеевне открытки.

— Извините, что вас держу на пороге, — спохватилась вдова. — Заходите. Феденьки еще нет дома, — от ее слов мне стало нехорошо. О чем это она? Наверное, от горя умом тронулась. Но Богомолова продолжила, и у меня отлегло на сердце. — Его только завтра из морга привезут, а похороны пройдут во вторник в двенадцать часов. Приходите.

Мы зашли в гостиную комнату, в убранстве которой превалировал стиль восьмидесятых годов: сверкающая радужным блеском люстра из чешского хрусталя, многочисленные вазочки, покрытые позолотой, картины в массивных золоченых рамах, тяжелая мягкая мебель. Этакая показная роскошь. Если честно, я не любительница подобных интерьеров, мне больше импонируют современные тенденции в убранстве комнат: простата и легкость. Но не стоит забывать, все-таки Федор Петрович был человеком другого поколения, к тому же торговым работником, взращенным на дефиците. Вероятнее всего, в те далекие времена он и начал коллекционировать предметы повышенного спроса прошлых лет: хрустальную муру, саксонский фарфор и прочую дорогостоящую дребедень.

Алина обвела взглядом комнату и скривила носик при виде сидящих в углу фарфоровых ротвейлеров, вылепленных в полный рост. Как раз таких огромных блестящих псин мы видели в магазине накануне отъезда в Англию. Стоят они бешеных денег, а красоты никакой, по крайней мере, с нашей с Алиной точки зрения. Любой бездомный пес смотрится куда симпатичней этих глиняных уродцев со стеклянными глазами. Я обменялась с Алиной взглядом, она смущенно улыбнулась Ольге Сергеевне и сказала:

— У вас очень мило.

Алина слукавила, вот Степе убранство комнаты понравилось, она восторженно осмотрелась и легко вздохнула, мол, ей так не жить.

— Да, все Федор Петрович собирал: и хрусталь, и картины, — ответила Ольга Сергеевна. — Все он подбирал, вещь к вещи. У него был отменный вкус. Я ведь сама сирота, выросла с бабушкой, родители умерли рано. И в искусстве мало разбираюсь. Даже не знаю, что мне теперь делать со всем этим. Не знаю… — Ольга Сергеевна задумалась, шевеля про себя губами, как будто и впрямь в эту минуту решала, куда сбыть фарфор, хрусталь и живопись.

Повисла неловкая пауза. От нечего делать я стала рассматривать картины. В основном это были пейзажи: лес, поле, тихая речушка, петляющая в камышах. Так, ничего особенного, на вернисажах местных художников можно подобрать картины и лучше вписывающиеся в интерьер. Лес и поля как-то плохо сочетались с забитым богемским стеклом и хрусталем сервантом. Если следовать стилю комнаты, сюда больше подошли бы жанровые картины прошлых веков из жизни знати.

Но все же одна картина мне понравилась. Она совершенно не вписывалась в интерьер и была выполнена в манере импрессионистов: яркая, сочная и очень живая. Пустынный пляж и бурная волна, набегающая на берег. Картина так меня взволновала, что я выдала стихи, не свои, конечно, чужие:

— «Это было у моря, где волна бирюзова, где ажурная пена и соната пажа».

— Вы что-то сказали? — не расслышала Богомолова.

— Нет, это не я сказала. Это Игорь Северянин.

— Кто-кто? Он тоже Федю знал? — переспросила Ольга Сергеевна.

— Нет, Федю не знал, — смутилась я и не стала объяснять хозяйке, кто такой Северянин, когда жил и когда он умер.

Мы опять замолчали. Ольга Сергеевна, казалось, думала о своем, Степа скользила взглядом по комнате, Алина соображала с чего бы начать разговор, а я исподтишка рассматривала вдову.

Она была намного младше Богомолова, ей было примерно около сорока или сорока пяти, а ему — под шестьдесят. Разница ощутимая. Лицо простое с минимумом косметики. Стрижка короткая, не уложенная феном и, я бы сказала, не аккуратная. Неужели Богомолов экономил на жене, и ей приходилось стричься во второсортных парикмахерских?