Край Ветров: некроманс

Я вгляделся в фотокарточку: тот же самый статный мужчина с футбольным мячом, а на мяче лежит кисть с удлиненными ногтями. Владелец кисти безжалостно обрезан краем фотографии, но это все же вполне мог быть я. В то время таких «украшений», как длинные ногти, нормальные мужчины не носили, а рука определенно не женская.

— У меня тут еще есть два неотправленных письма к бабке, и письмо непосредственно тебе, Зубоскал.

— Давай, которое мне, — пробормотал я, пристально вглядываясь в черты мужчины на фото. — Думаю, не слишком красиво читать чужую личную переписку, пускай и покойных людей… Чай мы им не душеприказчики.

Ромка зашелестел бумагами и передал мне пожелтевший конверт. На нем было написано: «Мйару Вирамайна». Внезапно меня затрясло. Я не понимал, что такое творится, но у меня реально волосы на руках и затылке зашевелились и чуть ли не встали дыбом. Ромка поднялся и захлопнул форточку, в которую врывался тревожный сквозняк, а я открыл не заклеенный клапан письма и развернул сложенный вчетверо листок.

«Мйар, Мйар Вирамайна Коттэра знает, в чем истина нашей силы, которая проснется в сыне моего сына. Он ходил туда, где другое небо, и несет в себе нужные слова. Фотографии — в моем альбоме, где я молодой, там я, Мйар и Варя. Я знаю, что все пошло не так. Вообще не так. Совсем не так. Не так как вы хотели, но я иначе не смог. Я прошу прощения у тебя, Мйар, но и ты должен благодарить меня. Ты знаешь. Варя тоже. Ты-то не умрешь, нет, но она сама никогда о таком не мечтала. Научи ребенка тому, что узнаешь сам, и расскажи ему обо всем, что было, потому что прошлого мы не видим. Я сам не могу, если об этом кто-нибудь узнает сейчас, могут и не поверить, а могут поверить, но тогда будет плохо, меня заберут и мне придется умирать дольше, ведь мы в опале.

Ты мальчика побереги, если он молод, ведь даже сейчас народу все еще недостает крови, хоть и испито ее с избытком. Время пройдет и все может вернуться, усилиться, как болезнь. Пока он не умеет контролировать мои способности, он может натворить бед.

Сын мой, ежели в тебе проснулась сила и ты нашел Мйара Вирамайна, значит, ты уже сделал то, что сделал. А сделанного не вернуть. Верь себе как никому другому.

Прости меня еще раз, Мйар Коттэра. Я испытывал ни с чем не сравнимую боль до конца своей жизни. Но я не жалею о том, что сделал, жалею лишь, что я — человек, и сделать лучше не смог, хотя казалось бы… И сейчас я прошу тебя об одном: прости меня. Может, ты меня давно уже простил.

Даньслав Белый Коготь».

Мйар Вирамайна сидел, как будто бы опущенный в холодную воду. В одной руке — письмо, другая лежит на колене. Потом он прикрыл свободной рукой глаза и проговорил:

— Белый Коготь, это же Данька Белый Коготь. За что мне тебя прощать, глупый ты человек? Я не понимаю… Что за чудеса без объяснений? Что за стиль письма?.. Дислексия? Дисграфия? Маразм? Шифровка? Ничего не понимаю!

— Ты его вспомнил? — спросил Ромка. — Моего деда? Вспомнил?

— Да как тебе сказать, — Мйар подпер ладонью щеку, — я знаю, будто бы нутром чую, что он был хорошим человеком и очень сильным колдуном. Это письмо — оно странное, да… Но, понимаешь, я точно знаю, что Данька был из таких… особенных людей, которыми хочется гордиться и которых никак не хочется отпускать из своей жизни. Такие производят впечатление надежности гранитных скал, и как будто бы даже знают, куда идти… и как из любой передряги выбраться.

— Я не знал своего деда, так что…

— А ты письмо само читал?

— Да.