Кракатит

- Кому вы это? - протянула она в удивлении и перестала плакать. - Почему вы говорите мне вы?

Наконец ему удалось повернуть ее лицо к себе, хотя она сопротивлялась изо всех сил, стараясь снова уткнуться ему в колени.

- Нет, нет, - твердила она со страхом, и в то же время смеясь, - я заплаканная. Я вам не понравлюсь, - тихо добавила она, пряча свое лицо. - Отчего вы... так долго... не шли! Я буду служить вам, вести вашу переписку... я научусь печатать на машинке, я знаю пять языков - вы не прогоните меня? Когда вы так долго не шли, я все придумывала - сколько я сделаю для вас... а он все испортил, он говорил так, словно... словно я... А это неправда - я уже рассказала вам все... Я буду... я сделаю все, что вы скажете... я хочу стать хорошей...

- Встаньте, ради бога!

Она села на пятки, сложила руки, глядя на него в каком-то экстазе. Теперь... в ней уже не было сходства с той, под вуалью; и Прокоп вспомнил рыдавшую Анчи.

- Не плачьте больше, - пробормотал он мягко и нерешительно.

- Вы красивый, - с удивлением вздохнула она.

Он покраснел, буркнул:

- Идите... спать, - и погладил ее погорячей щеке.

- Я вам не противна? - розовея, шепнула она.

- Ни капельки!

Она не двинулась с места, взглянула на него глазами, полными тоски; и он склонился и поцеловал ее; она зарделась, вернула ему поцелуй так застенчиво и неловко, как если бы целовала впервые в жизни.

- Иди спать, иди, - смущенно проворчал он. - Мне еще надо... кое-что обдумать.

Она послушно встала, бесшумно начала раздеваться. Прокоп пересел в угол, чтоб не стеснять ее.

Она снимала одежду без стыдливости, но и без тени фривольности, просто - и естественно, как женщина в семейном доме; неторопливо расстегивает пуговицы, распускает шнурочки, тихонько укладывает белье, медленно стягивает чулки с сильных, совершенной формы ног; задумалась, потупила взгляд, по-детски шевелит длинными безупречными пальцами ступней; вот посмотрела на Прокопа, улыбнулась румяной радостью, шепнула:

- Я тихонько...

Прокоп в своем углу едва дышит: да ведь это опять незнакомка под вуалью! Это сильное, зрелое, прекрасное тело она; вот так же серьезно и изящно снимает она одежду, так же стекают ее волосы на спокойные плечи, так, именно так поглаживает она, согнувшись в задумчивости, свои полные прелестные руки, и так же, так же... Он закрыл глаза: слишком сильно забилось сердце. Разве не видел ты некогда, смыкая веки в жестоком одиночестве, как стоит она у тихой семейной лампы, поворачивает к тебе лицо и говорит то, чего ты никогда не слышал? Разве тогда, сжимая руки свои коленями, не подмечал ты сквозь сомкнутые веки движение ее руки, простое и милое движение, в котором - вся мирная, молчаливая радость домашнего очага? Раз как-то явилась она тебе: стояла к тебе спиной, склонив над чем-то голову; в другой раз привиделась читающей у вечерней лампы. Быть может, сейчас - лишь продолжение тех снов, и все исчезнет, когда ты откроешь глаза, и останется с тобой одно твое одиночество?

Он открыл глаза. Девушка лежала в кровати, натянув одеяло до подбородка, не спуская с него глаз, полных беззаветной, покорной любви. Прокоп подошел, наклонился над ее лицом, изучая черты его с пристальным нетерпеливым вниманием. Она поглядела вопросительно, отодвинулась, освобождая ему место рядом с собой.

- Нет, нет, - пробормотал он и легонько поцеловал ее в лоб. - Ты спи.

Она послушно закрыла глаза и, казалось, перестала дышать.

Прокоп на цыпочках вернулся в свой угол. Нет, не похожа, уверял он себя. Ему все чудилось - она следит за ним из-под опущенных век; это мучило его, мешало думать; нахмурясь, он отвернулся, потом не выдержал - вскочил, тихонько ступая, пошел проверить. Глаза ее закрыты, дыхания не слышно; выражение лица - милое и преданное.

- Спи, - прошептал он.

Она слегка кивнула. Он погасил свет и, расставив руки, на цыпочках, вернулся в свой угол у окна.

Протекли бесконечно долгие, тоскливые часы; Прокоп, как вор, прокрался к двери. Не разбудит он ее?

Заколебался, положив руку на дверную скобу; с бьющимся сердцем открыл дверь и выскользнул во двор.

Еще длилась ночь. Прокоп наметил направление между отвалами и перелез через забор. Спрыгнул, отряхнулся и пошел искать шоссе.

Дорога едва проступает во тьме. Прокоп вглядывается, дрожа от холода. Куда идти? В Балттин?

Сделав несколько шагов, он остановился; постоял, потупив глаза. Стало быть, в Балттин? Всхлипнул тяжко, без слез - и круто повернулся.

В Грогтуп!

LII

Удивительно вьются дороги в мире. Сосчитай все свои шаги и пути - какой изобразится сложный узор!

Ибо каждый шагами своими чертит собственную карту земли.

Был вечер, когда Прокоп подошел к решетчатой ограде гроттупского завода боеприпасов. Это - обширное поле, застроенное корпусами, озаренное молочными шарами дуговых фонарей; еще светится одно-два окна; Прокоп просунул голову между прутьев решетки, позвал: - Алло!

Подошел не то привратник, не то сторож.

- Что вам? Вход запрещен.

- Скажите, пожалуйста, у вас еще работает инженер Томеш?

- А на что он вам?

- Мне надо с ним поговорить.