Красавица Амга

«И жениться легко, и бросить легко…» Правда, это так. Этот русский — вроде перелётной птицы. Может, оказаться, что жён у него по городам да сёлам — не счесть. Может, и в России законная жена? А нет, так не сегодня-завтра зятька-то убьют. Война — она и есть война…

— Тарас, в такие-то времена… Удобно ли? Не осудит ли народ? Подождать бы надо…

— Пустое! Чего там ещё — удобно ли? Обещаю тебе: на свадьбу пригласим самого генерала Пепеляева! Вот… А насчёт людской молвы… Ты на это наплюй!

— К тому же есть обычай калыма и прочего, — стоял на своём Аргылов. — Нельзя же так… Не по-людски!

— И скажет же! Право, язык без костей, рта не дерёт! Какого и сколько калыма ты хочешь сорвать с нас, с солдат? Наш калым — это наши жизни. Мы сражаемся за вас, и жизни наши висят на кончиках наших штыков. Заговорил о калыме! И без нашего калыма у тебя мошна толстая!

Наступила длинная пауза. «Не слишком ли рубанул сплеча?» — мелькнуло у Сарбалахова. Ротмистр, не понимая слов, но понимая тон, поглядывал с тревогой то на старика, то на свата. Один Чемпосов сидел безучастно, глядел в пол.

В прежние времена сватов без калыма Аргылов и близко не подпустил бы к своему двору. А сейчас, если подумать, что за калым может уплатить этот бродяга? Кроме вшей в портках, у него и нет, поди, ничего. Другое дело, если они победят! Если они овладеют хотя бы Якутском, там найдётся добра на калым не одной девке! Да и девка-то сама — отрезанный ломоть… В ней, сатане, ни капельки моей крови. Умру, так она обо мне и слезы не уронит, а то и обрадуется. Будто в целом свете нет у ней более кровного врага, чем я. У-у, стерва! Уж выдать её за этого лысого борова — всё лучше, чем выскочит замуж за какого-нибудь комсомольца-босяка с глазами на темени. Может, хоть этот нучча её укротит!

— Старуха! — распорядился Аргылов. — За стряпню!

— Вот это умное слово! Вот это хозяин! — вскочил Сарбалахов и обрадованно затряс руку Аргылова.

Второй сват глубоко вздохнул.

Ротмистр Угрюмов не понял что к чему: старик кричит на кого-то, а Сарбалахов явно обрадован…

— Что он сказал? Он согласен?

Сарбалахов вместо ответа сделал размашистый жест, показав рукой на принесённую ими сумку.

— Николай Георгиевич, спирт — на стол!

У Кычи в эти дни только и дел было, что спать: за ворота не выйти — офицеры и солдатня проходу не дают, делать что-нибудь по дому — душа не лежит, всё из рук валится. Вот и заспалась она вроде евражки.

Ааныс разбудила Кычу, поправляя на ней сбившуюся шубу.

— Что, мама?

— Тише! Слыхала, о чём они говорят?

— Кто такие?

— Да эти… гости вчерашние. Они пришли сватать.

— Кого это?

— Не меня же!

— Ме-е-ня-я? Да я их бесстыжие лица… — Кыча вскочила.

— Не надо, доченька! Натворишь беды…

Ааныс уложила Кычу обратно, легла рядом, и обе скрылись под шубой.

— Голубушка, подожди. Давай подумаем вместе.

— Ты что, мама, говоришь? О чём тут думать?

— Доченька! Если ты выйдешь к ним и в лицо откажешь, они ни перед чем не остановятся. Чего доброго, начнут стрелять или снасильничают. Были бы люди как люди…

— А он что-нибудь сказал?

— Кто?

— Да отец…

— Я не слышала… Разве станут спрашивать? Схватят, сомнут, и всё…

— Что же это такое! Как же так? Я же не согласна!

Ааныс теснее прижала к себе дочь.

— Мама, кто из них… сватается?

— Нучча…

— Я так и знала. Он вчера пригрозил. Что же мне делать?

— Если согласится отец, сегодня стерпи всё. Перечить сейчас бесполезно. Сделай вид, что не отказываешь, лишь бы отправить их домой. Завтра ли, послезавтра, может, выход найдём. Хороших бы людей отыскать где-нибудь в укромном месте. Пока не уляжется кутерьма, ты могла бы там спрятаться…

— Джахтар! Долго ли звать тебя? — послышалось из-за стола, и вслед за тем, отдёрнув в сторону занавеску, явился сам хозяин. — Я велел тебе приготовить ещё еды. Ты что, оглохла? Навари ещё мяса. Занеси из амбара замороженный хаас! Хотуой, ты тоже вставай! Одевайся, да получше!

Стол накрыли, гости повеселели, предвкушая пир, загремела посуда, зазвенели ножи и вилки.

— Дочь где? — обернулся Аргылов к жене. — Или ждёт, чтобы я зашёл к ней с плёткой?

Убитая горем Ааныс поплелась за перегородку.

— Доченька! Придётся тебе, бедная моя, идти к столу. Сиди и молчи, не перечь! Завтра, может…

— Долго вас ещё ждать?

— Успеете! — огрызнулась Ааныс.

Кыча глубоко вздохнула и сложила руки на коленях.

— Ну, ладно…

Вскоре из-за перегородки Ааныс за руку вывела дочь.

— Кыча Дмитриевна! Девятипудовый привет и восьмипудовые наилучшие пожелания! — Стоя с набитым ртом, Сарбалахов фатовски поклонился.

Угрюмов встал ей навстречу, щёлкнул воображаемыми шпорами и сделал поклон:

— Добрый вечер, мадемуазель Кыча! — и приложился к её руке.

Ааныс хотела было усадить Кычу рядом с собой, но Сарбалахов запротестовал:

— Невесте положено сидеть вот тут! — распорядился он и посадил Кычу рядом с Угрюмовым.

— Чэ! — провозгласил Аргылов и, не глядя ни на кого, поднёс свою рюмку ко рту.