Красавица и чудовище

Катрин неуверенно взяла ее. Она ожидала… она сама не знала чего. Может быть, бутылки «Дом Периньон» и двух бокалов, золотого браслета («Тебе такой понравится, я знаю…»). Чего-то такого, как поняла она, с чем она могла бы бороться. Если бы это была взятка, попытка купить ее привязанность или хотя бы ее уважение, это могло обернуться чертовски дорого для него. Да и ей довольно трудно будет сделать все для этого человека, потому что, как она чувствовала, наступило ее время поступать справедливо.

— Пройдут месяцы, возможно, даже годы, пока мы сможем засадить Авери за решетку, — предупредила она его, зная, что говорит ему то, что он уже просчитал сам. — И пока мы этого добьемся, тебе придется несладко, любой кошмар из снов может стать реальностью. Макс Авери играет жестко.

— Авери сейчас порушил четыре моих последних проекта, — холодно заметил Эллиот. — Он уже стоил мне миллионы долларов. Когда все это закончится, город освободится от него. Да и я заодно. — Он улыбнулся, и эта улыбка не сулила ничего хорошего Максу Авери. — Я тоже могу играть жестко.

Катрин положила папку в свой атташе-кейс, медленно закрыла замки и застыла в молчании, глядя на Эллиота и думая, что если Эллиот на самом деле был таким человеком, каким он сейчас предстал перед ней, то он уже, вероятно, не раз был на грани того, чтобы ополчиться против Авери. Человек, которого она знала, который так щедро жертвовал на благотворительность, идеалист, так хотевший видеть мир более обустроенным, должен был ненавидеть оплачивать больничные листа как стоимость убеждения.

Но его расходы на эти цели, она была уверена, были намного больше. Его пожертвования галерее на приобретение картин, пусть даже Пикассо, были просто мелкими карманными деньгами.

И хотя она решила для себя не давать ему никакой возможности для личных отношений, она не могла не спросить:

— Но почему, Эллиот?

Он ответил очень холодно:

— Потому что я не из негодяев, Кэти, — что бы ты ни думала по этому поводу.

Катрин ехала обратно на такси в прокуратуру в смятенном состоянии духа. К чувству триумфа от того, что в деле Авери удалось значительно продвинуться вперед, и от того, что удалось сделать мир чище, примешивалось какое-то странное чувство стыда от несправедливости, проявленной по отношению к Эллиоту Барчу.

Думая об этом, она чувствовала, что он не дал бы ей эту папку, которая так тяжело оттягивала ее атташе-кейс, только для того, чтобы она вернулась к нему. Он был, как она теперь понимала, паладином в душе, человеком, все инстинкты которого должны были замолчать на его пути к своей цели — была ли этой целью женщина, которую он любил, или проходимец, которого он презирал, или проект жилого дома, который улучшил бы жизнь сотням людей. И вполне могло быть и так, что он ничего не знал — что его адвокат, коротышка с мурлыкающим голосом, которого Катрин всегда недолюбливала, специально держал его в неведении, играя на нежелании тщеславного и идеалистичного человека знать, что выношенный им замысел может кому-то повредить.

Сидя на заднем сиденье такси, она чувствовала стыд, как если бы обидела ребенка.

И кроме этого, еще что-то… Она не могла сказать точно. Подспудное чувство чего-то ужасного, какой-то катастрофы….

Расплатившись с водителем и выйдя из такси, она оглянулась назад и по сторонам, с некоторым беспокойством ощущая тяжесть папки в своем атташе-кейсе, папки, бывшей приговором для человека, не привыкшего церемониться с людьми, ставшими у него на пути. Знакомство с боевыми искусствами заставило ее доверять своим инстинктам.

И все же она не чувствовала непосредственной опасности… Она не смогла четко определить, что она чувствовала.

Джо Максвелл ждал ее в ее закутке, присев на уголок ее письменного стола, с широкой улыбкой на лице, посреди всей суматохи ежедневной текучки. Она позвонила ему из черного мраморного вестибюля особняка Барча и сказала, что она раздобыла папку, а он велел ей взять такси… Хотя она уже сама решила заплатить свои собственные деньги за такси, если уж ее контора не сможет оплатить ей поездку.

— Если Барч подтвердит все это, могу предположить, что Максу Авери больше не придется заниматься строительным бизнесом, — сказал он, быстро пробегая взглядом подшитые в папке бумаги.

— Но эго может ударить и по нему, — заметила Катрин, не переставая думать о том, что хочет она этого или нет, но она обязана Эллиоту. И в самом деле, ее гнев на него, чувство, что ее предали, улетучились, оставив только странную, гложущую неуверенность, которая мешала ей вообще думать об Эллиоте. — Думаю, придется ставить вопрос об освобождении Барча от ответственности.

Джо вопросительно приподнял бровь:

— Или я неправ, или ты уже защищаешь Барча?

— Эллиот поступает правильно, Джо, — сказала Катрин, не обращая внимания на его тон, как не обращала она внимания на добродушные поддразнивания своих коллег, когда Эллиот вел планомерную ее осаду. Странно, подумала она, еще сегодня утром все это было для нее важно… — И нам нужно оценить это.