Красивая женщина умирает дважды

Что-то хоть минимально стоящее предоставила старуха, проживавшая неподалеку от Олонецкого парка:

– Мы, местные, еще утром десятого февраля про убийство знали. Труп-то соседка нашла, Юлечка из первого корпуса. Ну и пошла я поглядеть, интересно ведь! Покойницу уже увезли, полиция уехала. Но все равно стра-ашно! На снегу пятна бурые. К месту смерти Марии, к пруду, тоже ходила. У той сразу и цветочки появились, и игрушечки мягкие – народ жалел. А у этой ничего. Только на снежку свежем (утром прошел) – слово плохое.

– Какое? – заинтересовалась Ксюша.

– Тварь.

– Сами видели?

– Ага, и сфотографировала даже. Если денежку дашь, снимок покажу.

– И это прямо там, где убили ее?

– Рядом. Метрах в пяти.

Ксюша поторговалась с бабусей, выделила ей тысячу, фотографию в свое распоряжение получила. Мигом состряпала текст: жизнь, как и смерть Фургатовой, окутана тайной. Но кто-то очень даже рад, что она умерла. А может, и сам убийца надпись оставил.

Редактор прочитал, скривился: «Не убеждает. Подростки небось озоровали».

– А вдруг правда убийца написал? – оправдывалась Ксюша.

– Надпись когда появилась?

– Десятого днем. Уже после того как тело увезли и опергруппа уехала.

– А убили ее ночью. Твой душегуб, что ли, совсем идиот? Спустя несколько часов прийти на место преступления и так подставиться?

Ксюша, конечно, начала спорить:

– А почему нет? Я читала: их места собственных злодеяний манят! И на похороны своих жертв тоже приходят!

– Ладно, Ксюша. Поставлю в номер. Но в следующий раз что-нибудь поинтересней найди.

* * *

Клим следил за сестрой давно. Еще с тех времен, пока та в школе училась и возвращалась иногда домой со стеклянным взглядом. Мать, дура, верила, когда Ирка врала, будто просто не выспалась. Но Клим обожал присматриваться к деталям, делать на их основании выводы. Иногда ошибался, но с сестрой попал в точку: балуется она дурью. Матери ничего не говорил, а сеструху пытался расколоть. Та только глаза пучила:

– Да это обычная сигаретка! Чистый никотин! Чего ты мне шьешь, дурачок?

Клим наркоту пробовал, но ему не зашло. Когда по назначению врачей пичкают примерно подобным, видимо, не цепляет.

Сестренка до поры тоже плотно не подсаживалась – хулиганила по мелочам.

Но в ноябре Клим попал в больницу: мать давно грозилась, что сдаст, и своего добилась.

А когда в январе вышел, Ирка подсела уже плотно.

Каждый день закидывалась. Вещи из дома выносила. Микрозаймов набрала.

Мать только теперь чуханулась. Верещала, тоже пыталась в больницу ее запихнуть по наркологическому профилю.

Но по своей воле Ирка лечиться отказалась, а принудительно, если сам не хочешь, нынче не укладывают.

Оставалось одно: на мозги капать, уговаривать, чтобы за ум взялась.

– Дура ты у меня безвольная, – причитала мать.

– Я брошу, честно! – уверяла сестра.

И придумывала легенды: ей обязательно надо вот немедленно к подруге, у той собачка заболела, вместе к ветеринару повезут. Но возвращалась никакая.

Мать во всем Ирку обвиняла: мол, создание ты бесхребетное, противостоять соблазнам не можешь. Но Клим сразу решил: сестра виновата лишь в том, что воля у нее слабая. А настоящие преступники – те, кто на запрещенные вещества подсаживает и их продает.

Ирка себя считала великой хитрулей, однако по факту – просто девчонка глупая. А когда трубы горели, вообще по сторонам не глядела. Так что схему, по какой она дрянь приобретает, Клим вычислил без труда. Сначала отправляет сообщение. Потом лихорадочно мечется по дому, названивает всем знакомым, денег выклянчивает в долг – хоть сколько, даже пятьдесят рублей выручат. Дальше заходила на телефоне в мобильный банк, отправляла перевод. И потом немедленно из квартиры прочь.

Пару раз Клим отправлялся вслед за ней, но успеха не достиг. Один раз Ирка его приметила, начала скандалить, чтоб не смел преследовать. Другая попытка оказалась успешнее – сестра торопливо прошагала два квартала, остановилась у детского садика. Достала телефон, взглянула коротко, двинулась решительно к забору. А там две собачницы языками сцепились. Псы – малявки ерундовые, но на Ирку зарычали. Она испугалась, отпрыгнула. Зверюги и рады: скалятся, наскакивают.

– На поводке надо собак держать! – разозлилась сестра.

– Да они добрые. Не кусаются, – принялись заверять ее тетки.

– По закону вы на них вообще намордник должны надеть! – продолжала неистовствовать Ирка.

Одна собачница подмигнула второй:

– Пойдем, сумасшедшая какая-то.

Если кто смел в ее ментальном здоровье усомниться, сестра обычно, как вулкан, извергалась. Но сейчас промолчала. Нетерпеливо притопывала, ждала, пока тетки удалятся. Едва они завернули за угол, к забору кинулась и начала снег подтаявший, а потом землю голыми руками разбрасывать. Когда-то из-за ногтя сломанного могла весь вечер проплакать, а теперь давно плевала на маникюр. Извлекла грязный, мокрый пакетик. Воровато оглянулась, даже не протерла, сунула в карман. И – торопливо прочь.

«Хитро́! – оценил Клим. – Заказ делает, вероятно, одним, деньги переводит другим, а дурь третьи прячут».