Красные и белые. На краю океана

■— Англичане заявили в печати, что восстание обошлось все-' го лишь в тысячу жизней. Какой цинизм — всего лишь тысяча жизней!

— Не слышал от англичан таких слов.

— О порке рабочих тоже не слышали?

— Я запретил телесные наказания.

— О пытках вам что-нибудь известно? ,

— Про них мне не докладывали, я считаю — их не было,

— Я сам видел людей, истерзанных шомполами. Их пытали в контрразведке при ставке верховного правителя. Но вернемся к восстанию. В Куломзине просто хватали людей на квартирах,. на улицах и расстреливали.

— Такая точка зрения на куломзинское восстание для меня является новой,— смутился Колчак, отыскивая в словах Попова еще одну скрытую для себя угрозу.

Алексеевский ерзал на стуле: он выпустил из рук инициативу, а большевик, председательствующий, прижал к стене адмирала. Все попытки Колчака выгородить виновников массовых расстрелов казались адвокату наивными, беспомощными.

— Вам известно, что ваш уполномоченный генерал Розанов генерал-губернатор Красноярска — расстреливал заложников? — спросил Попов.

— Я запретил подобные приемы.

В Красноярске за одного убитого чеха расстреливали десять русских...

В этот морозный день следствие принимало более суровый характер. Адмирал слушал обнажающие всю трагичность событии вопросы председательствующего, но не понимал, почему так изменилось вежливое течение следствия.

Офицеры выхватывали из камер арестованных и расстреливали их на тюремном дворе. Брали всех, кто попадался

на глаза, не заглядывали только к тифозникам,— с презрением говорил Попов.

Откуда это известно вам? — недоумевая, спросил Колчак:

Я сам сидел в тюрьме с тйфозниками. Меня не расстреляли лишь потому, что офицеры побоялись заглянуть в камеру. Их страх дал мне возможность сейчас допрашивать вас. Скажу ум не охватывает преступлений, совершенных вашим именем, адмирал.

17

После разгрома на Енисее у Каппеля оставалось еще тридцать тысяч отчаянных, способных на все солдат. Каппелевцы отступали по старому Сибирскому тракту, рядом с железнодорожной магистралью, которую оберегали чешские легионы. Чехи сейчас опасались не только красных, но и недавних своих союзников.

Сам Каппель был ранен, вдобавок обморозил ноги и схватил воспаление легких. Когда он приходил в себя, то требовал уничтожения всего мешающего их отступлению. Если ненависть вдохновляет, то Каппель, заражаясь этой низменной страстью, поддерживал свою угасающую жизнь.

Перед станцией Зима он созвал военный совет. Командиры частей собрались в домике путевого обходчика. Каппеля внесли сюда же на руках, усадили в углу, под божницей.

Худой, обросший бородой, с темными следами обморожения на изжелтевшем лице, генерал казался усохшим; только из-под нависших бровей тускло блестели карие глаза,— тоска, боль, отчаяние жили в них.

Все слабые погибли в этом безумном ледовом походе. Остались самые выносливые. Воинский долг и честь повелевают мне привести их к победе, — заговорил Каппель. — А победа—это Иркутск, это освобожденный адмирал Колчак и возвращенный золотой запас России. Наконец, это заслуженный отдых для нас.- Каппель обвел глазами собравшихся и спросил недовольно: — Почему не вижу здесь генерала Пепеляева?

Он в бегах. Переоделся кучером и бежал, — усмехнулся Войцеховский.

— В каких бегах? Я не понимаю вас

— Пепеляев распустил по домам свою армию и даже издал приказ о мотивах демобилизации: меч, дескать, не сломан, а только вложен в ножны. Когда он, Пепеляев, вновь появится в Сибири, то наступит час возмездия для большевиков. Вот такой приказ издал он по армии.

Прямо-таки Георгий Победоносец, — сплюнул Юрьев.

Сукин сын, а не генерал! — выругался Сахаров, поворачивая голову к Каппелю.

— Да, да! Я вспомнил. Видно, совсем я плох, если стал забывать про такие вещи. — Каппель вытер пот с висков.— Теперь мы не просто солдаты, мы мученики белой идеи, но мучеников не бывает без ореола, и потому каждый из нас заслужил орден или что-нибудь в терновом венце.

— А что нам делать сегодня? — спросил Войцеховский.

— У вас, я вижу, есть какие-то предложения. Говорите,— сказал Каппель.

— По-моему, надо идти на Иркутск, освободить адмирала, вызволить золотой запас и потом соединиться с атаманом Семеновым за Байкалом. Нас могут спасти только решительность действий и беспощадность к врагу,— с ожесточением сказал Войцеховский.

— Ненависть и смелость — наш девиз, — поддержал его полковник Юрьев.

Каппель перевел взгляд на генерала Сахарова.

— Отныне войско наше следует именовать каппелевским,—■ предложил тот, помолчав немного. — Имя генерала Каппеля — символ нашей непреклонности и презрения к смерти. Но вы, ваше превосходительство, тяжело больны и не в состоянии командовать. Назначьте себе преемника, — сказал Сахаров,— Я не согласен, что надо непременно уходить в Забайкалье. Мы освободим Александра Васильевича и дадим бой красным западнее Иркутска. Ни шагу за Байкал, ваше превосходительство!— решительным тоном закончил он.