Красные и белые. На краю океана

Колчак не знал, что Каппель умер, что ультиматум Войце-ховского только ухудшил его положение и что генералу Жанену удалось уже проскочить за Байкал.

Он продолжал размышлять в сослагательном наклонении, и это было его единственным утешением. Прошелся до двери, обратно, опять до двери, засунул руки в рукава шшзели, прижался к простенку.

Далеко за Ангарой раздался орудийный выстрел, второй, потом еще и еще. Выстрелы звучали приглушенно, Колчак не придал им значения, продолжая прислушиваться к внутренним звукам тюрьмы. В коридоре звякнула винтовка, пробежал торопливо надзиратель, заскрипела дверь соседней камеры. Сердце Колчака подпрыгнуло и упало, сразу заныл мозжечок и пересохли губы.

Он припал ухом к двери, но звуки стихли. Какое-то тоскли-: вое томление охватило его, действительность стала смеща-ться, ускользать в небытие, сегодняшнее и будущее потеряли свои границы.

Колчак прилег на койку, зажмурился. Перед закрытыми глазами замелькали расплывчатые видения, смутные образы, что-то сдвигалось и раздвигалось в сухо блестевшей мгле.

Откуда-то внезапно появились люди. Медленно, молчаливо, наступали они со всех сторон, окружая адмирала сплошным кольцом. И он не видел ни одного спокойного, доброго лица среди бесчисленных толп.

Лязгнула отпираемая дверь. Колчак вскочил.

В камеру вошли Чудновский и Шурмин. Опять ударило сердце, и снова заныл мозжечок. Если до этой минуты Колчак верил и не верил в приближение конца, то сейчас понял—-конец!

Чудновский вынул постановление ревкома, стал читать ровно и холодно:

— «Военно-революционный комитет постановил: бывшего верховного правителя адмирала Колчака и бывшего председателя совета министров Пепеляева — расстрелять». У вас есть последние просьбы? — спросил Чудновский.

— Значит, суда надо мной не будет? — упавшим голосом спросил Колчак.

— Это вопрос, а не просьба. Нет, не будет.

■— Я прошу свидания с Анной Васильевной Тимиревой.

— Невозможно, да теперь уже и не нужно.

Колчака вывели в коридор, провели в тюремную канцелярию. Чудновский и Шурмин направились к соседней камере. Шурмин отомкнул дверь — на койке сидел, покачиваясь из стороны в сторону, Пепеляев. Он встал, чтобы выслушать постановление ревкома, опустив плечи, затрясся, зашептал что-то.

■— Есть у вас последняя просьба?

— Я не знаю... Не могу говорить. Я, я, я... — прерывисто шептал Пепеляев. — Разрешите записку... матери...

— Вам дадут бумагу и карандаш. — Чудновский вышел в коридор. — В какой камере Тимирева?

— Вот сюда, налево, — сказал Шурмин.

Она стояла в узкой полосе лунного света, падающего в окно. Овальное, тонкое лицо смутно белело в полутемноте.

— Что вам угодно? — спросила она.

— Мне угодно, чтобы вы завтра покинули тюрьму, — сказал Чудновский. — Мы не держим в тюрьме лиц, не совершивших преступлении.

— Я арестовалась по собственному желанию.

— По собственной воле и уйдите из тюрьмы. — Чудновский прикрыл дверь камеры.

Опять они шли по узкому коридору. Из канцелярии вышел часовой и спросил, можно ли Колчаку закурить трубку. Чудновский разрешил, часовой ушел.

Все формальности были закончены, осужденных вывели за тюремные ворота. Мороз достигал сорока градусов, сквозь снежные облака прорывались длинные лунные полосы. В ти-. шине за городом, за Ангарой, гулко раздавались орудийные выстрелы. Это шли на Иркутск каппелевцы.

Конвоиры взяли осужденных в двойное кольцо. Чудновский и Шурмин замыкали шествие. Еще утром Андрей проходил здесь, не обращая ни на что внимания, сейчас же примечал серые заплоты, и узкую, с высокими сугробами, дорогу, и грязные следы саней. Около кладбища Колчака и Пепеляева поставили на невысокий холм.

Шурмин смотрел на адмирала, опустившего голову, на премьер-министра с закрытыми глазами, и тягостное ожидание конца захлестнуло его.

Чудновский подал команду. В этот момент за рекой прогремел новый, особенно сильный выстрел. С эхом выстрела слился винтовочный залп.

Трупы подвезли к проруби на Ангаре, у стен Знаменского монастыря. Когда адмирал исчез подо льдом, Чудновский сказал:

Тело предано воде, память — забвению...

20

Оловянно светилось небо над городом за Ангарой, в снежной мгле пробегали вспышки выстрелов, хрипящим ревом захлебывались паровозы.

Иркутск, затаившийся в ночи, казался недосягаемым, страшным. Город не ответил на ультиматум генерала Войце-ховского, и это молчание каппелевцы стали воспринимать как угрозу.

Войцеховский решил штурмовать город двумя колоннами. Первая, под командой полковника Юрьева, захватит тюрьму и освободит Колчака, вторая, с генералом Сахаровым во главе, отобьет золотой эшелон.

Войцеховский сидел в станционном буфете, нетерпеливо постукивая оледеневшими валенками; голова его покрылась коростой грязи и лоснилась. Адъютант поставил перед ним фляжку с коньяком, он отодвинул ее.

Парламентеров нет и нет. Почему же они молчат? — сердито спросил Войцеховский.

Что-то выжидают, — уклончиво заметил адъютант.

На войне молчание опасно, — Войцеховский отхлебнул из фляжки, подвигал треугольными сизыми ушами.— Еще час ожидания — и я начну штурм Иркутска.