Красные крылья

— Каждое слово — чистейшая правда! Дело было так. Жили-были три друга. Они работали на аэродроме — самолётам хвосты заносили, под колёса колодки ставили, подметали стоянку, долбили зимой лёд. Словом, «лёд-чики» — от слова «лёд». И вот они пристали к командиру бомбардировщика: «Прокати да прокати!» А тот им говорит: «Братцы! Какое это катание? Ведь бомболюк просто ящик. Вы даже не поймёте, на месте ли стоит самолёт или идёт на высоте тыща метров». А друзья упёрлись: «Всё равно прокати, если ты друг, а не портянка». Делать нечего. Командир говорит: «Залезайте, да только потом не обижайтесь». Залезли. А командир думает: «Никуда я не полечу — просто погоняю моторы на земле, пассажиры ничего не поймут». И вот запустил моторы, маленько покатался по стоянке, а потом через переговорную трубу и говорит: «Высота тыща метров! Как себя чувствуете?» — «Хорошо», — отвечают друзья. «Высота две тыщи над уровнем моря! Как настроение?» — «Бодрое!» — «Высота три тыщи метров! Открываю бомболюк». И открыл. И друзья выпали из самолёта на землю. А падать-то всего-навсего полметра — ни за что не ушибёшься. И они не ушиблись. Только один стал заикаться, другой онемел, а третий малость окривел, и нос стал дёргаться, как у кролика. Отсюда напрашивается вывод: летишь в бомболюке — будь готов ко всяким гадостям.

— Эх, Ширяшкин! — покачал отец головой, — раньше говорили: «Язык мой — враг мой, друг сатаны и советник диавола».

— Ну, это вы, Степан Григорьевич, запели по-церковному! И наше время болтунов и без меня хватает. Будто я один!

Все двинулись к самолёту, который показался Саньку не очень красивым: какой-то горбатый, серо-зелёный, на низких колёсах.

Летели без полковника — тот остался в Красноводске, чтоб передать военачальникам план войны.

— Полковник передал секретный план? — спросил Санёк у Ширяшкина.

— Всё в порядке. Передал. Мы со своей боевой задачей справились. Объявляю благодарность!

В БОМБОЛЮКЕ

У самолёта стоял улыбающийся красивый лётчик с голубыми глазами.

— Ну, товарищи, особых удобств не обещаю, но надеюсь довезти ваши тела в сохранности. За души не ручаюсь.

Пассажиры поглядели на остекление кабины, сходное с прозрачной колбой, забранной решёткой, на трёхлопастные пропеллеры и пулемёты. А лётчик, протянув руку, показывал под самолёт:

— Проходите в салон. Только лезть придётся на четвереньках, как в детстве. Ну-ка, молодой человек, покажите пример! — сказал он Саньку.

И тот смело полез под брюхо самолёта.

— Очень хорошо! — похвалил лётчик. — Молодец!

А Санёк и рад стараться. И даже залаял.

— Лай отставить! Теперь гляди вверх и осторожно вставай на ноги. Не ударься головой.

Санёк поднял голову и увидел на брюхе самолёта открытый люк.

За первопроходцем последовали остальные.

— Товарищ гражданский лётчик, — сказал командир. — Разместите, пожалуйста, пассажиров.

— Слушаюсь, — отозвался отец.

Все залезли в бомболюк, представляющий собой огромный ящик.

— Ставьте чемоданы и садитесь, кто как сумеет, — сказал он. — Створки сейчас закроются.

— Если они в полёте раскроются, — спросила мама, — за что держаться?

— За воздух, — посоветовал Ширяшкин.

— Вы — болтун, — сказала военная женщина. — А болтун — находка для шпиона.

— О-о, мадемуазель! Далеко не каждый болтун находка для шпиона.

Военная женщина сердито отвернулась от Ширяшкина.

— Подберите ноги! — крикнул военный лётчик.

Створки стали медленно закрываться, и что-то щёлкнуло — все оказались запертыми в железном ящике. Слабый свет струился в маленькое окошечко на передней стенке — через него можно было видеть пилотскую кабину.

Санёк попросил отца, чтобы тот позволил пройти к окошку — поглядеть. Степан Григорьевич поднял будущего лётчика под мышки и поставил его перед окном.

— Гляди, сколько приборов.

Потом свет загородился головой лётчика в шлеме, и теперь можно было видеть только кожаный затылок.

На потолке люка слабо засветился круглый плафон — сделалось чуть светлее.

— Вот за эти крюки, — сказал Ширяшкин, — подвешиваются бомбы.

— Где переговорная труба? — спросил Санёк.

— Слушай Ширяшкина больше! — сказал отец. — Сам подумай, зачем тут нужна переговорная труба? С кем разговаривать? С бомбами, что ли?

— Можно и с бомбами поговорить, если никто не хочет тебя слушать, — ответил Ширяшкин с грустным видом.

— Блудословие считалось на Светлой Руси большим недостатком, а вы всё болтаете, болтаете. Знаете, почему парашютистам запрещено болтать перед прыжком?

— Почему?

— А потому, что если человек много болтает и храбрится — значит, трусит. Смелые люди спокойны и молчаливы.

— Вот ещё! — обиделся Ширяшкин. — Я не боюсь. Просто неприятно сидеть в железном ящике, по которому стреляют. Ведь если на нас нападут, мы даже не узнаем.

Мама полезла было за пяльцами, да махнула рукой — в бомболюке темно, не повышиваешь. И Санёк сообразил, что она боится.

Загудели моторы.

Пассажиры, сидя кто где, ничего не могли видеть, кроме серых эмалевых стенок ящика с дрожащими переборками и разноцветными проводочками по шпангоутам. Шум стоял такой, что говорить стало невозможно. И потому Ширяшкин больше не рассказывал «случаев из жизни».