Красный, как жизнь

А в дальнем крыле дома жила семья пана Богдана. Называть его «товарищ» не смел даже участковый. Жена его, Ганна, была женщиной тихой, белье со всем двором не сушила. Было у пана Богдана настоящее сокровище: единственная дочка Богдана – так назвал ее отец – была настоящей красавицей, только всегда ходила в серой и неприметной одежде. Квартире пана Богдана принадлежал конец балкона. Подойти к его двери было нельзя – пан приварил к ней глухую решетку, покрасил в зеленый цвет и всегда держал на замке.

Жили они как в клетке.

Все знали, что это неспроста.

Молодым хлопчиком пан Богдан бегал по Карпатам с трезубцем на немецкой пилотке и постреливал советских, пока его не поймали. Был он бойцом одного из отрядов бандеровцев. Сколько у него на руках крови, что натворил – об этом говорили много, но, скорее всего, неправду. Было б за что, так пана Богдана бы расстреляли. А так – дали десять лет лагерей.

Из Сибири он вернулся в середине шестидесятых постаревшим, замкнутым и молчаливым. Богдана родилась вскоре. Воспитывал он дочь в национальной строгости. Сам ходил в вышиванке и дочку заставлял. Говорили, что в комнате у него висит огромный портрет Кобзаря, стена в рушниках, на видном месте лежит Библия.

Кто знает, может, враки, – соседей он не пускал.

Разве только в окно подсмотрели…

Пан Богдан жил как хотел.

В католическую Пасху надевал чистую вышиванку и с корзиной писанок отправлялся в униатский костел. За ним шли жена и Богдана. Над чем мы потешались всем двором. На уроках нам твердо объяснили, что религия – это дурман для пионеров, а кто посмеет с родителями или по любопытству пойти на Пасху в храм, может забыть о комсомоле – а значит, и о высшем образовании. До родителей на парт– и профсобраниях доводилась информация, что отмечание религиозных праздников поставит крест на карьере и бесплатных путевках в санаторий.

Пан Богдан ничего не замечал.

Человек он был неприветливый, и хоть рук не распускал за разбитое окно или прочие наши хулиганства, но мы, дворовая малышня, держались от него подальше.

А еще он разговаривал только по-украински. Спросят его по-русски «как жизнь?» или поздороваются, так он набычится и пробурчит:

– Ничого нэ розумию.

Пока не услышит украинского слова, делал вид, что прилетел с отдельной украинской планеты.

Родителей наших это смешило, а нам, дворовым пацанятам, такое было в диковину. Как это человек не понимает по-нашему, по-советски? Мы же живем в самой лучшей стране в мире, и язык наш – самый лучший и правильный.

Как его можно не знать?

Дети – существа беспощадные, но справедливые: пана Богдана мы поздравляли с 23 февраля. И обязательно – с Победой.

Было жутко весело, когда выбранный по жребию мальчишка подбегал к пану Богдану поздравить его, «ветерана», с 9 Мая. Пан Богдан скрежетал зубами, кулаки сжимал: казалось, вот-вот задушит.

Но как-то обходилось.

И с каких-то пор он и вовсе перестал выходить на улицу 9 мая.

А Богдана, как все, ходила в школу.

Только не в те, что были от нашего дома поблизости, а в какую-то особую, украинскую. Летом не уезжала на каникулы, а сидела в своем закутке с украинской книжкой, погулять во двор ее не пускали.

Так и росла.

Незаметно закончила десятый класс на одни пятерки. Несмотря на такой аттестат, отец запретил ей поступать в университет. Богдана пошла в ателье швеей, где работали только украинки. Пан Богдан долго выбирал ателье, чтобы ни одной москальки не было рядом с его дочкой. И того строже следил, чтоб там не было евреек. Все знали, что пан Богдан люто ненавидит «жыдив». Проходя мимо тети Цили, он смачно плевал на землю и цедил сквозь зубы змеиное слово. Тетя Циля давно перестала обижаться, а однажды нашла на него управу – завидев пана Богдана, помахала ему и крикнула:

– Шалом, панэ Богдану! С нашим еврейским праздничком Первое мая!

Пан Богдан зашипел, как ошпаренный кот, хлопнул своей калиткой, но больше не позволял себе едкостей в адрес Цили.

На дворе отцветали семидесятые. Колбасы не было, сыра не было, зато было много конфет «Свиточ» и лимонада «Дюшес», хлеб был горячий и мягкий. По утрам ходила молочница с бидоном разливного молока. Вместо мяса родители покупали жирных карпов, водившихся в каменных аквариумах, еще польских.

Зато было спокойно, миру был мир.

Все казармы округа вытряхивали на летние учения в поля и предгорья. Казалось, ничего и никогда не может случиться.

На свою работу Богдана добиралась на трамвае. Остановка была у нашего дома, а с работы отец встречал ее, проверяя по часам: опаздывать дочери было запрещено. Богдана ровно в шесть должна была воткнуть иголку в подушечку и бежать на трамвай. Пан Богдан знал, сколько времени требуется на дорогу. Девушке дозволялось пропустить один или два трамвая. Однажды, когда она задержалась чуть дольше, отец закатил ей пощечину на остановке при всех и пошел в дом.

Богдана, утирая слезы, брела за ним…

Лагерные порядки пан Богдан завел неспроста.

Больше всего боялся он, что дочь познакомится с москалем. На такую, как у нее, тихую украинскую красоту москали сильно охочи!