Крейсерова соната

- Ну как же!.. Конечно!.. Кто же еще? - язвил человечек. - Шамиль Басаев, собственной персоной… А вот и Доку Завгаев… А вон тот здоровенный, борода лопатой, сам Яндарбиев!.. Ну и конечно профессор Руслан Хасбулатов… И рядом Мавладий Удугов… И, разумеется, Умар Джебраилов!.. Вот только не вижу Ахмеда Закаева… Кажется, он поехал в Кремль получать от Президента орден Дружбы народов… Такие, братцы, дела… - он цокал языком, щурил синие глазки. Пробегавший мимо боевик в шутку нацелил в него пистолет.

Плужников не знал, почему бегут косматые и бородатые толпы, кому они грозят автоматами, нужно ли их бояться или следует пожалеть, кинуться опрометью вглубь переулков, забиться в подворотню среди неопрятных помойных ящиков или сойти с тротуара, выхватить у хромого воина зеленое знамя и бежать рядом с ним, выдыхая раскаленно: "Аллах акбар!"

Смущенный, не понимая увиденного, Плужников прошел массивы тесных старинных домов, среди которых возникали уютные, еще не опавшие скверы, темно-зеленые, с белыми аркадами пруды, где плавали слипшиеся ржавые листья. Пахло винным настоем, сырыми дворами, дамскими духами и сладким дымком проплывшей в девичьих губах сигареты.

Он вышел на яркую, кишащую площадь, где машины скользили, словно блестящие косяки рыб, но этот образ, вспыхнув, тут же померк, срезанный лезвием, нырнул в подземный, шумно гомонящий туннель, вынырнул в красивом сквере с высоким бронзовым памятником. Фонтан, осенние деревья были окружены высокими торжественными домами. Бронзовая печальная скульптура взирала с постамента на букет красных роз.

Оглядывая памятник, стараясь вспомнить, где он видел это знакомое лицо с кудрями и бакенбардами, он почти натолкнулся на одиноко стоящую женщину. Полная, в очках, на усталых распухших ногах в стоптанных, разваливающихся туфлях, женщина была увешана с ног до головы плакатиками, где было написано: "Руки прочь от Чечни!", "Свободу многострадальному чеченскому народу!", "Прекратить геноцид чеченцев!", "Президент, ты фашист или демократ?".

Женщину обходили стороной. Вокруг нее была зона отчуждения. Она гордо и одновременно просительно взирала сквозь очки на пробегавшую толпу, презирала ее и в то же время умоляла. Иные прохожие, перехватив ее взгляд, подходили и щупали ее. Кто-то помял пальцами рукав ее поношенного пальто. Кто-то качнул висящий на шее плакатик. Кто-то осторожно прикоснулся к заплывшей груди. Хрупкий юноша приблизился и бережно взял ее за нос.

Плужников увидел, как к женщине подошел милиционер, поставил рядом с ней большие войлочные боты, сострадая, произнес:

- Валерия Ильинична, голубушка, надели бы тепленькое… А то ножки застудите…

Та надменно вскинула голову, тряхнув седеющими волосами, и отрезала:

- Правозащитники привыкли страдать!..

Плужников пытался понять, как связаны эта немолодая, кем-то огорченная женщина и возвышавшийся над ней бронзовый мужчина в плаще? Сколько лет она стоит на этой прекрасной площади, сама превратившись в памятник? Не находил ответа… Знал, что видел их где-то вместе, - женщину и бронзовое изваяние, быть может, на литейном заводе. И это вызывало в нем тихую боль. Осторожно приблизился и тоже ее пощупал. Она была мягкой и влажной на ощупь как брынза, не противилась прикосновению, смотрела ему вслед сквозь очки фиолетовыми глазами раненого оленя.

Он брел по чудесному осеннему бульвару, среди особняков, нежных и чистых, словно души невинных женщин. Вокруг каждой липы образовалось золотое озерцо из опавшей листвы, и хотелось встать рядом с коричневым деревом, прижаться к корявому стволу и так замереть, чтобы не мучили обрывки видений и звуков. Однако в конце бульвара, где возвышалось другое каменное изваяние таинственного человека с бородкой, Плужников оказался в буйном, клокочущем месте.

Играла рок-группа, мотая немытыми космами, разбрызгивая пот, в кожаных безрукавках, блестя металлическими бляхами, цепями, нашлепками. На липких телах синела татуировка: звезды, серпы, молотки, автоматы, грудастые русалки, возбужденные пенисы, профили Маркса и Энгельса. Ударник в черных очках, похожий на фраера, лупил в яркую медь. Гитарист с бородкой Льва Троцкого не щадил струны, подбрасывал стенающую гитару к вершинам деревьев и, пока она кувыркалась как желтая планета, смачно сморкался в пальцы.

Певец в красной косынке, белолицый, похожий на комсомолку тридцатых годов, страстно выдыхал в микрофон:

- "Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!.. Мы подымем красный флаг, демократов всех - в ГУЛАГ!.."

Толпа таких же, в кожанках, в татуировках, принималась яростно скандировать:

- Со-циа-лизм!.. Со-циа-лизм!.. Сталин, Берия, ГУЛАГ!..