Кремлевская жена

– Сеня-а-а! – раздался надрывный женский вскрик, и какая-то девчонка догнала уходящего в колонне парня и бросилась истерично целовать его, причитая: – Выживи! Выживи! Выживи!..

– Отставить! Выживет! Выживет! – отрывал ее от парня сопровождающий колонну прапорщик.

23

19.30

Когда толпа схлынула на перрон, я встала. Во всем теле были только пустота и усталость. Конечно! Я же пролилась на этого Сашу таким ливнем – как туча, копившая электричество месяцами. А остаток сил ушел на скандал с Белоконем.

На слабых ногах я вышла из здания Киевского вокзала. Вечерняя чернота висела над площадью. Справа у набережной темнела неясная махина стройки с мертвыми кранами. Помнится, еще в годы моего студенчества здесь начали строить гостиницу и, значит, строят до сих пор. Ближе, на площади, чугунные фонарные столбы торчат из разрытого тротуара, их светильники горят вполнакала, да и то не все. И – ни единой машины, даже такси нет. Пусто. Ах, значит, и никакой слежки за мной нет, да и быть не может – кому я теперь нужна, выброшенная из игры, как пустая гильза. Белоконь, козел в мундире, хотел и пустой гильзой попользоваться, да не обломилось!

Я свернула за угол здания вокзала. Освещенные изнутри автобусы и троллейбусы делали здесь кольцо и причаливали к группам людей, ожидающих их на остановках. Где-то хрипло пело радио. На башне вокзала куранты с римскими цифрами громко пробили полвосьмого, и в лицо мне вдруг ударил мясной запах.

– Чебуреки! Горячие чебуреки! – закричал толстый парень, бегом выкатывая тележку из задних дверей вокзального ресторана.

К нему кинулись люди со всех автобусных и троллейбусных остановок, а я вдруг ощутила жуткий, до дрожи в коленках голод. И тоже побежала к тележке, стала в толкающуюся очередь, оказалась в ней, к счастью, всего двадцать восьмой и отхватила сразу четыре плоских горячих чебурека по 17 копеек штука.

…Потом я шла по вечерней Москве и на ходу ела горячие жирные чебуреки. Руки вытереть было не обо что, и, доев последний чебурек, я просто облизала пальцы и вытерла их о перила Бородинского моста. Вода в Москве-реке была черной, по ней в желтых бликах огней здания СЭВ плыла длинная баржа с зачехленными танками. По темной, плохо освещенной набережной к яркому парадному подъезду Хаммеровского торгового центра подъезжали иностранные машины и наши «волги», из них выходили модно одетые фирмачи и расфранченные в импортные шмотки бабы. Жеманно смеясь, они цокали каблучками, швейцар в ливрее открывал перед ними зеркальные двери, и из глубины вестибюля навстречу им летели музыка и теплый свет…

На Старом Арбате прямо по мостовой компаниями гуляла молодежь – панки с выкрашенными зеленкой волосами, металлисты в кожаных куртках, хиппи, фанаты, дофенисты, хайлафисты и еще черт-те кто. На груди у каждого круглые значки с надписями: «Сукин сын», «Место поцелуя», «Павка Корчагин», «Миша, дай порулить!», «Кефир – водка будущего» и прочий выпендреж. У кого гитара поет про Афганистан, у кого магнитофон с эмигрантскими песнями Вилли Токарева – «У нас на Брайтоне живут интеллигенты…».

Оказывается, автомобильное движение по Арбату теперь запрещено, вдоль тротуаров поставили фонарные столбы «а-ля старина», но фасады старых арбатских домов выглядят, как лицо Громыко – штукатурка сыплется. Впрочем, молодежь на это – ноль внимания. Возле кинотеатра – очередь на «Маленькую Веру». На тротуаре художники выставили свои картины и ловко рисуют блиц-портреты. Группы иностранных туристов останавливаются возле карикатур на Сталина и Брежнева, прицениваются. А мимо идут индифферентные милиционеры и дружинники. А из кооперативных кафе вкусно пахнет шашлыками. А у газетного стенда – толпа. Кто-то вслух читает: «В Воронеже в связи с дефицитом презервативов мужчины пользуются детскими резиновыми шариками». И комментирует: «Вам смешно, а в Воронеже людям больно!» Еще дальше, на высоком заборе, окружающем аварийный, видимо, дом, приколоты сотни маленьких листочков. Я подумала, что это объявления по обмену квартир, а оказалось – это стихи! Десятка два молодых поэтов и поэтесс топчутся возле своих стихов, продают их по 15 копеек за листок и зазывают прохожих: «Никакой цензуры – читайте и покупайте! Вот какая теперь свобода печати!..»

А напротив через улицу несколько десятков прохожих обступили двух музыкантов – бородатого мужика в панаме и подтяжках и молодого худого парня в синенькой шапочке с длинным козырьком и с рюкзачком за плечами, – тех самых, которые утром играли на Горького, возле кафе «Лира». Бородатый и тут играл на банджо, а молодой – на саксофоне. И дуэт у них получался действительно замечательный. Я напрягла память и вспомнила – это же тема кинофильма «Серенада Солнечной долины», который недавно крутили по телику! После какой-то особенно залихватской рулады саксофона публика зааплодировала, кто-то бросил к ногам музыкантов рубль, кто-то – авторучку, еще кто-то – газовую зажигалку.