Кремлевская жена

– Я понял. Но я же тебе сказал: не падай духом! Это приказ! Ясно?

– Ясно, товарищ майор!

– О’кей, старлей! Выше нос! Целую!

– Счастливо…

Я медленно положила трубку. Вот жид! Еврей, а такой замечательный. Даже кофе не пожалел. Но как мне понимать «не падай духом»? Тянуть свою ниточку? Но я ж теперь разжалованная, мне сам Власов погоны оборвал!

Я открыла кухонный шкафчик и ахнула – там стояли аж три банки растворимого кофе!

Через минуту во всей квартире ярко горел свет, «ВЭФ» гремел европейским джазом, по экрану «Рубина» носились футболисты «Спартака» и «Крыльев Советов», а следом за ними летела скороговорка спортивного комментатора. И в том же джазовом темпе я мыла на кухне посуду и пепельницы, пылесосила ковер, перестелила постель, сложила все газеты и журналы в одну аккуратную стопку, а пустые бутылки вынесла на балкон. Короче, привела в божеский вид всю квартиру, даже туалет, совмещенный с ванной. В этом туалете, в шкафчике под зеркалом, лежала женская косметичка – явно забытая кем-то из пассий Гольдина. Я изучила ее содержимое – сухие остатки польских теней для век, немного пудры в перламутровой пудренице, какие-то румяна…

Управившись с уборкой, я приняла душ и натянула на себя найденную в шкафу гольдинскую ковбойку. Здесь же в шкафу, на вешалке, висели новенький, из габардина парадный китель Гольдина с майорскими погонами, его милицейские брюки и галстуки на резиночках-«удавках», а в бельевом отсеке лежала стопка форменных рубашек, коробочка с милицейской бижутерией – значки, нашивки, старые погоны. Я примерила майорский китель. Застегивается, конечно, не по-женски, а слева направо, но в остальном – почти мой размер, зря я этого Гольдина пигмеем обзывала. Только рукава коротки и в груди туговато. Вздохнув, я повесила китель на место – мне, идиотке, майорский мундир уже не светит, мне б свои звездочки спасти…

Потом я пошла на кухню, чтобы сварить себе кофе, который я теперь наверняка заслужила. И тут из комнаты, из «ВЭФа», до меня донеслось:

«– Вы слушаете радиостанцию „Свобода“ из Мюнхена. Переходим к комментариям последних новостей. У микрофона Лев Ройтман. Два часа назад все вечерние газеты Европы вышли с фотографиями сцены ареста Александра Чижевского – известного московского активиста и одного из организаторов „Демократического Сопротивления“. Сегодня в полдень он был арестован милицией в самом центре Москвы, на площади Революции. Такие газеты, как „Бильд“ в Германии и „Гардиан“ в Лондоне, посвятили Саше Чижевскому большие статьи…»

Надо ли говорить, что я ринулась из кухни в комнату при первом же упоминании Сашиной фамилии?

«– И действительно, – продолжал Ройтман из Мюнхена, – биография этого еще совсем молодого человека поразительна во многих отношениях. Я пригласил в нашу студию людей, которые лично знают Александра либо по совместной диссидентской деятельности, либо сидели с ним в одних и тех же лагерях. Но сначала несколько биографических данных…»

Конечно, я напрочь убрала звук в телевизоре и прибавила в радиоприемнике. То, что приемник Гольдина настроен на самый «вражеский голос» – мюнхенскую «Свободу», это меня не тронуло, кто сейчас не слушает эти голоса, недавно в «Огоньке» сын Хрущева писал, что даже его отец, Никита Хрущев, слушал «Голос Америки» чуть не каждый вечер. Поразило меня совсем иное: оказывается, Саша – мой «глупый мальчик», мой «ангел», мой «демократик» – чуть ли не всемирно известная личность. Я сидела и слушала…

«– Дедушка Саши Чижевского – тоже Александр Чижевский, известный химик и профессор Московского университета, был расстрелян в 1947 году, во время последних волн сталинских репрессий. Тем не менее отец Саши стал крупным партийным функционером и уже в середине семидесятых годов работал в Кремле советником Брежнева по вопросам пропаганды. Таким образом, Саша, как говорят на Западе, „родился с серебряной ложкой во рту“. То есть он с раннего детства жил в роскоши, доступной только кремлевской номенклатуре. А после окончания английской спецшколы он, как большинство детей кремлевских работников, скорей всего пошел бы в Московский институт международных отношений, и уже через пару лет мы бы имели еще одного советского дипломата в Вашингтоне или Нью-Йорке, точь-в-точь похожего на тех нынешних молодых и бойких дипломатов, которые в последние годы охотно и на прекрасном английском рассказывают Тэду Коппелу, Питеру Дженигсу и другим ведущим американских телестанций о так называемой „новой политике Кремля“. Но девять лет назад, в возрасте 12 лет, Саша сам ушел с этого безоблачного пути… – Тут чайник на кухне засвистел таким бандитским свистом, что я подпрыгнула на стуле, бросилась на кухню, но вернулась – прихватила приемник с собой. – …уехал от родителей в Саратов, – продолжал Ройтман про Сашу, – к двоюродному деду по материнской линии – полунищему и слепому инвалиду Второй мировой войны. Теперь я передаю микрофон саратовскому диссиденту Сергею Заманскому, отсидевшему шесть лет в пермском лагере и недавно приехавшему на Запад. Сергей, вы знали Сашу еще по Саратову. Расскажите о нем…»