Кремлевская жена

Кабину тут же огласил бодрый, деланно-жизнерадостный голос радиорепортера:

«– …Сегодня в Красноярске была замечательная солнечная погода! И таково же было настроение людей, с которыми встречался здесь Генеральный секретарь нашей партии Михаил Сергеевич Горячев. Мы, свидетели этих встреч, можем сказать: Генеральный секретарь внимателен к собеседникам, отвечает на вопросы конкретно, одновременно широко, как бы призывая людей мыслить масштабно…»

– Да выключи этого жополиза! – сказал майор Захаров.

– Почему? – усмехнулся Белоконь, сворачивая на тряское, все в щербинах и выбоинах шоссе Энтузиастов. – Интересно послушать, как новый культ личности создается…

Мимо мелькали слабо, вполнакала горящие или вовсе отключенные фонари шоссе Энтузиастов, но вдруг Белоконь сделал еще один поворот, и я поняла, что они везут меня вовсе не к центру города, на Петровку, а куда-то совсем в другое место. Но куда? Неужели, как Сашу Чижевского и других политических, – в изолятор для алкашей? Или в психбольницу?

– Напрасно ты это… – сказал вдруг Белоконю майор Захаров.

– Нас ждут.

– Я знаю. Но мы же договорились… – коротко и сухо бросил ему Белоконь и прибавил скорость, отчего нас затрясло еще больше.

О чем они договорились? Я завертела головой, пытаясь разглядеть надписи на уличных табличках.

А Белоконь, глянув на меня в зеркальце заднего обзора, усмехнулся:

– Гадаем, куда везут? Ну, куда же сажают за дисциплинарные проступки?

Я пожала плечами, хотя при слове «проступки» что-то екнуло у меня в груди. Потому что одно дело – дисциплинарные проступки, а другое – служебные преступления. И я поняла, что имел в виду Белоконь: это от него и его компании зависит, как будет сформулировано обвинение против меня! За дисциплинарные проступки максимум что дают – выговор и понижение в должности, а за служебные преступления – срок на всю катушку. То есть в первом случае я даже из милиции не вылетаю… Но что они захотят взамен? Неужели они везут меня на Фрунзенскую, в пустую квартиру? Втроем?!

Машина свернула на Семеновскую набережную и помчалась, насколько позволяла разбитая мостовая, вдоль Яузы на север. Белоконь глянул на меня через плечо:

– Догадались? В «Матросскую тишину». – И опять усмехнулся: – Лучшие люди там сидели!..

Не знаю, кого он имел в виду – убийцу Ионесяна, который одно время терроризировал всю Москву, или других садистов, но, хотя «Матросская тишина» известна своим собачьим режимом, я с облегчением перевела дух.

30

20.45

И все-таки есть что-то магически-устрашающее, когда за вами закрывается тюремная дверь. Казалось бы, я знаю все про эти СИЗО, я сама провела в них допросы дюжин преступников, и я сотни раз шла по таким же тюремным коридорам…

Но одно дело, когда вы идете по тюрьме, как по вашему рабочему месту, а другое, когда вас ведут!

Белоконь, оставив Захарова и Притульского в машине и быстро переговорив о чем-то наедине с дежурным по СИЗО, провел меня через проходную по какому-то глухому коридору, а потом вверх по гулко гремящей металлической лестнице и остановился перед Дверью. Да, именно с большой буквы – Дверью. Потому что даже я, повидавшая в своей жизни не одно СИЗО и не одну тюрьму, такой Двери не видела нигде. Это было нечто! Большая, стальная, с ржаво-темными наклепками, вся весом не меньше тонны, она плотно входила в щербато-бетонный проем стены, и на ней была крашенная зеленой краской железная коробка-ящик с кнопками. Закрыв от меня этот ящик, Белоконь быстро набрал какую-то комбинацию цифр и замер. Дверь думала не меньше минуты. Затем медленно, со скрипом открылась внутрь. За ней был длинный и темный коридор без окон, в глубине тускнела лампочка, забранная под металлическую сетку. По обе стороны коридора – двери в следственные кабинеты. То есть это еще не тюрьма, это место дознания. Сейчас, в такой поздний час, все кабинеты пусты, но от этого здесь еще мрачнее.

– Конечно, после восьми допрашивать нельзя, но для вас мы сделаем исключение… – сказал Белоконь.

И вот мы сидим в следственном кабинете номер 22. Два старых стула, обшарпанный стол, темное окно в решетке, лампочка под потолком тоже в решетке и еще в паутине, но без абажура, а на стене – засиженный мухами портрет Ленина и трещина в штукатурке. Да, это вам не кабинет Власова и даже не МУР. Тюремная бедность…

Но Белоконь мягок:

– Анна, вы отвечаете на два вопроса и сразу выходите на свободу. Сразу! И я даже сделаю так, что вы останетесь в милиции…

Сделка – это девятнадцатый и запрещенный прием дознания. А разрешенных психологических приемов восемнадцать, они описаны во всех учебниках: «внезапность», «последовательность», «создание напряжения с перегрузкой сознания», «снятие напряжений со стремлением „поговорить по душам“, „фиксированный темп допроса с перегрузкой сознания“ и так далее. Но поскольку мы оба знаем эти фокусы, то Белоконь сразу перешел к делу: