Кремлевская жена

Я сделала разворот на Манежной площади и свернула налево, к площади Революции. Здесь, не доезжая до станции метро, на временной деревянной сцене, уже плясал в честь Дня Москвы какой-то женский ансамбль в расписных оленьих малицах и меховых чулках-«кисах». По раскосым лицам молоденьких танцорок-чукчей катил пот. Перед сценой толпились дети и зеваки. Да, люди живут своей привычной воскресной жизнью, кутят в ресторанах, катаются с любовницами на теплоходах, читают газеты, стоят в очередях за «Антимолью», глазеют на танцы эскимосов и даже не подозревают, что завтра-послезавтра у них может смениться правительство и вся эта гласность и перестройка могут полететь к чертям вместе с его величеством Михаилом Горячевым…

Возле метро торчал ряд свежевыкрашенных телефонных будок. За этими будками большим квадратом стояли высокие деревянные щиты: там работяги в грязных спецовках долбили асфальт пневматическими молотками — типичная московская картина. По-моему, они долбили тут еще тогда, когда я училась на первом курсе юрфака. Тут же, над тротуаром, висел, конечно, знак «Остановка запрещена». Но я-то на «неотложке», мне можно. Я въехала прямо на тротуар, остановила машину за ремонтными щитами и пошла к телефонным будкам у метро.

Все будки были заняты, пришлось ждать под барабанный топот чукчей по деревянному помосту и грохот отбойных молотков. Но наконец я вошла в будку, сняла трубку и набрала «02».

— Милиция, — тут же отозвался женский голос.

— 39–12, — сказала я.

— Минутку.

Я затаила дыхание. И услыхала голос Гольдина:

— Майор Гольдин слушает!

— Это я… — произнесла я.

Теперь все решится: если он притворно-радостно завопит, станет спрашивать, где я, откуда звоню — значит, он уже знает от моих филеров-«водопроводчиков», что я сбежала из психбольницы не на его машине…

— Ну, это ты, — ответил насмешливый голос. — Дальше что?

— Ничего… — сказала я даже обескураженно.

— А чего звонишь? — сказал он грубо.

Я усмехнулась:

— Соскучилась…

— Что? Что? — изумился голос. — Алло!

Я повесила трубку. И ощутила, как в глупой улыбке расползлись мои губы. Черт возьми! — удивилась я самой себе, я и не подозревала, что мне так сильно хотелось, чтобы этот еврей Гольдин был мне другом!

Тут все вокруг задвигались, зашумели, потянули головы куда-то в сторону Центрального музея Ленина, и до меня докатился ропот:

— Пеле! Пеле!

Конечно, мальчишки и молодежь ринулись туда — там в окружении большой толпы шел улыбающийся молодой негр с короткой квадратной стрижкой. Но уже через несколько секунд кое-кто стал разочарованно возвращаться:

— Это не Пеле! Сопляк какой-то, мальчишка…

— Сопляк? Да вы что! Это же Майкл Тайсон — чемпион мира по боксу! Хорошо, что он по-русски не понимает! Он бы вам показал «сопляк»!..

Но мне что Пеле, что Тайсон — оба до «лампочки», и я уже собралась идти в свою машину, как вдруг меня словно в грудь толкнули: я увидела Сашу! Да, Сашу Чижевского — моего вчерашнего лекаря, моего «демократа» и ангела, который, скажем прямо, отверг меня, как только увидел на мне милицейскую форму. Теперь этот Саша выходил из метро в потоке людей — на нем была синяя шерстяная тенниска, руки в карманах серых вельветовых джинсов, походка подпрыгивающая, как у птенца, а длинная шея ворочает головой в разные стороны — просто странно, как я могла вчера упасть на такого желторотого птенца.

Но не это явление Саши из метро поразило меня, и даже не его совершенно птичий вид. А — его окружение. Да, сотни людей толпились на площади, глазели на чукчей и еще каких-то эскимосов, завихрялись у будок с телефонами, у киоска «Мосгорсправки» и у театральной кассы, спешили взять автограф у американского боксера или исчезали в тяжелых деревянных дверях метро, но никто из них не видел то, что сразу увидела я своим наметанным милицейским взглядом. Увидела и насторожилась. Потому что сзади Саши и по бокам от него шли мужчины в спортивных куртках-«болоньях», плащах, пиджачках. О, я узнала их сразу, с первого взгляда: наши ребята — оперы! Только у них такие стандартно-кирпичные лица при любом маскараде — плаще, пиджаке, джинсах; только у них эти одинаковые черные, на резиновой подошве туфли фабрики «Скороход», полученные на одном и том же вещевом складе. И только они, наши оперы, умеют вот так, словно невзначай, взять человека в полукольцо, контролируя каждый его шаг и одновременно якобы давая ему свободу действий. И я видела, видела по их бритым мордам и напряженным взглядам, которыми они вели Сашу, что они ждут от него чего-то — какого-то поступка, действия.

Но Саша не видел их или делал вид, что не видит. В густом потоке пешеходов он шел по тротуару, крутя головой направо и налево, словно в поисках кого-то. И оперы вокруг него занервничали, закрутили головами, высматривая, кого он тут ищет — сообщников? Друзей? На всякий случай они стали тулиться к нему еще ближе…