Кремлевский опекун

Ее вновь одолел приступ тошноты и головокружения. Терпеть уже стало просто невозможно. Она медленно встала и, не замечая косых, злорадных взглядов, пошла через весь зал к выходу. Ее мутило и тогда, во время первой беременности. Первый приступ случился задолго до того, как Добровольский застал их с Димой в кровати. Она варила обед, и от вроде бы привычных запахов ее вдруг стало тошнить. Настя успела добежать до туалета. По всему телу растеклась необычная слабость, будто она только что перетаскала на себе двухпудовые мешки. Потом ее вырвало и сразу наступило облегчение. Настя успокоилась и решила, что просто отравилась. Когда вечером вернулись Владимир Андреевич и Дима, она пристально за ними наблюдала, однако ни один, ни другой никаких признаков недомогания не проявляли и с большим аппетитом уплетали все подряд. Бывает, решила маленькая хозяйка, хотя неосознанное чувство тревоги прочно поселилось в ее сознании. Поэтому, когда ей опять стало дурно, она уже знала, как поступить. Где-то, кажется, вычитала, а может, услышала по телевизору, что если месячные задерживаются… Нет, такого не может быть!.. Настя стала лихорадочно загибать пальцы на руке, но каждый раз сбивалась со счета. Она не знала, что надо запоминать дни, путалась, начинала снова.

Настя впала в панику, голова пошла кругом, когда с ней дома случился новый приступ тошноты. Неужели она все-таки и впрямь опять беременна? Как в первую беременность, она вышагивала по комнате из угла в угол и думала – что же делать? Если окружающие узнают, ее немедленно закидают камнями, вымажут дегтем, загрызут. Что скажет Владимир Андреевич? Что подумают в школе? Как отреагирует Дима, он ведь сам пока мальчишка? По вечерам, прежде чем погрузиться в сон, она мечтательно вытягивалась на кровати, бережно клала руку на слегка округлившийся живот и мысленно или шепотом разговаривала с малышом. Она высказывала ему все, что накопилось за день на душе, восполняя этими беседами неудовлетворенную жажду общения. Ей казалось, он ее слышит и понимает. Постепенно от пальцев ног до корней волос, ее наполняло теплое ощущение радости и полноты бытия, и тогда она засыпала с улыбкой на лице. Однако время шло. Весна с готовностью и даже поспешностью уступала место жаркому лету. Народ облегченно выползал из курток и жакетов, подставляя солнцу выбеленные зимними холодами лица и тела.

– Ну, ты и отъелась на дядькиных харчах! – подтрунивали ничего не подозревающие одноклассницы, когда ей пришлось скинуть кое-что из своего балахонного одеяния.

Беременность по-прежнему никто не подозревал, но природа делала свое дело: вызревающий плод преобразил фигуру, готовя юный организм к родам. Мальчишки уже просто не успевали глотать собственные слюни, разбуженные гормоны бунтовали, вырывались из оков.

Хорошо, что впереди были каникулы. В этом Насте виделось спасение от всех бед. Она с тревогой, неумело подсчитывала дни, оставшиеся до родов: если все сложится нормально, ей не придется пропускать занятия, не надо будет объяснять и оправдывать свое отсутствие. О том, где и как рожать, что делать, когда ребенок появится на свет и во весь голос заявит о себе, она просто не думала, твердо зная лишь одно – что бы ни произошло, никто не сумеет отнять его у нее.

Роды начались неожиданно. Дома никого не было. Добровольский на неделю укатил в Москву по какимто одному ему ведомым делам, а и без того отдалившийся от нее Дима вел себя и не как любовник и не как брат. Днями и ночами он пропадал на рыбалке с понаехавшими на летний сезон гостями. Насте стало страшно одной, хотя отсутствие домочадцев многое упрощало.

Когда появились первые редкие схватки, она почему-то опять решила, что отравилась или объелась чем-то. Но схватки участились, трусики пропитались странной влагой, и она догадалась, что скоро родит. Уже нельзя было ничего задержать, ни ускорить. Момент, о котором она не хотела думать, но которого ждала с затаенной радостью и нетерпением, подоспел сам собой.

Дальше Настя действовала, полагаясь лишь на свой женский инстинкт и бессистемно нахватанную информацию. До боли сжав зубы, она добралась до ванной и наполнила ее теплой водой. Где-то она вычитала, что если ребенок появляется на свет в воде, у него появляется несколько минут, чтобы приспособиться к новой жизни. Тем временем схватки участились. Она ощутила, что стали отходить воды. На ослабевших ногах она из последних сил перелезла через край ванны и улеглась в приятно согревающую воду.

Боль все нарастала, и, казалось, никогда не кончится. Что-то опустилось и сдвинулось внутри нее. От напряжения и страха девушка утратила способность четко мыслить и понимать. Ей казалось, что в эти минуты все грехи и страдания мира обрушились на нее, что она одна в ответе за них, ей придется сполна искупить их своими нечеловеческими муками. Но почему именно она? Почему все так несправедливо? Разве мало намаялась она в этой суровой и безжалостной жизни?