Крепость (ЛП)

Через все еще приоткрытую дверь палаты, а затем осторожно через большую тяжелую створку входной двери. Отличная дверь: Когда она щелкает, попадая в створ замка, то звучит как стук топора.

В коридоре обнаруживаю человека на носилках. На нем раскинута серая попона, так что не могу видеть, что с ним произошло. Этот человек на носилках следит за мной глазами. Он, очевидно, может говорить. Останавливаюсь и осторожно спрашиваю его:

— Что здесь произошло? Почему здесь нет никаких медиков?

— Все смылись, господин лейтенант. Часа два назад — все!

— И сестры?

— ВСЕ! — следует лаконичный ответ. — Все удрали!

Внезапно из этого человека вырывается:

— Господин лейтенант, у Вас конечно есть машина. Ради Христа, господин лейтенант, заберите меня отсюда! Мне самолет отстрелил ползадницы. Ради Христа! У меня жена и дети, господин лейтенант! Трое детей, господин лейтенант!

Я стою и не знаю, как быть. Что я должен сказать этому бедняге? Его умоляющий взгляд буквально пригвождает меня к месту. Этого вытянувшегося у моих ног человека просто оставить в его беде и исчезнуть — так не пойдет! Объясняю ему:

— У нас нет настоящей машины, только совершенно перегруженный газогенераторный грузовик, набитый полевой почтой полностью, до самого верха. Нет шин и больше нет запаса дров. И мы не можем выбросить полевую почту на дорогу…

— Но возможно Вы можете ее кому-то сдать, господин лейтенант? — произносит мужчина умоляющим голосом.

— Где? Кому? — спрашиваю недоуменно. Слышу, что мой голос звучит так, как если бы меня душили. — И к тому же, нас там уже трое…

Какой-то момент размышляю: А может положить его во всю длину на крышу? Но при этом точно знаю: Там он быстро умрет.

— Ну, Вы же не позволите мне так просто сдохнуть здесь! — и бедняга начинает громко плакать и всхлипывать!

Эта банда подлецов-врачей! Эти жалкие, трусливые создания! Просто сбежали!

Наклоняюсь к носилкам и пожимаю этому человеку руку, которую он с трудом вытащил из-под попоны и протягивает ко мне. Я больше не могу говорить. Меня все это доводит до слез. Говно, дерьмо, сволочи!

Трижды сволочное дерьмо: Я не рожден пастором…

Бартль пялится на меня сзади, с пяти метров, а затем резко крутит головой. Сваливаем! Должно означать это его движение. Теперь Бартль тот, кто командует мной. Я еще хочу: Вы сдюжите! сказать, но не говорю ни слова. Безмолвно отворачиваюсь, и чувство стыда и бессилия, словно горб весом в центнер, давит меня.

* * *

В следующем коридоре останавливаюсь и пытаюсь успокоиться: Что я должен был сделать? Ради Бога, там было больше сотни человек раненых — которым мы должны были бы помочь. Всемилостивый Боже, там же были люди, лежавшие на полу будто окровавленный скот. И все они должны будут погибнуть так — в своей крови и гное — без врача и укола!

Прислоняюсь правым плечом к стене в легком обмороке, чувствую приглушенный запах клеевой краски. Серая скотина! Пушечное мясо! Даже несчастных свиней просто так не оставляют дохнуть на скотобойне!

Из моего испуга вырастает внезапная, неудержимая ярость. Будто в судороге закусываю, чтобы не заорать от беспомощности, губы, и дрожу как в лихорадке.

Когда спустя несколько минут судорога оставляет меня, я опустошен, беспомощен и растерян. И лишь теперь позволяю слезам застилать глаза. Но внезапно кричу, сам того не желая:

— Ну, есть же здесь хоть кто-нибудь?!

Мой вопрос ужасным эхом уносится вдаль. Ответа нет.

И вновь перехватывает дыхание от сомнений охвативших меня: Может ли все это происходить в действительности? Или это всего лишь страшный сон?

Во дворе навстречу мне идет легкораненый в ногу.

— Это правда! — говорит он. — Врачи смылись! Все смылись!

И, пожалуй, потому, что видит ужас на моем лице, еще добавляет:

— Почти все ранения от налета самолетов на бреющем, господин лейтенант. Большинство поступили совсем недавно…

Затем опускает взгляд на мою левую руку и вопросительно смотрит на меня.

— Тоже попал под штурмовик, — только и говорю. А в голове свербит одна мысль: Господи, Боже мой, ведь подобное могло и со мной произойти! Оторвать ползадницы, вырвать затылок… Судя по всему, я чертовски хорошо отделался своим разбитым локтем и гремящим от контузии черепом!

Едва снова усаживаюсь в «ковчеге», боль возвращается назад.

Когда «кучер» рвет с места в карьер, пытаюсь сделать несколько глубоких вдохов. Голова при этом хочет буквально расколоться от грохота…

И опять «ковчег» тащится по Парижу: Что совсем не просто для того, кто готов орать от невыносимой боли. Я не могу следить по карте за нашим маршрутом… У меня нет плана Парижа. Но в любом случае мы должны двигаться на восток — лучше всего вдоль Сены и к Bois de Vincennes.

Хотя я довольно часто проезжал это расстояние, никак не найду правильную дорогу. Мое сознание словно померкло. Кажется, больше не уверен даже в странах света. Но веду себя так, будто у нас все хорошо и наша дорога именно та, что надо: Лишь бы двигаться дальше прочь из города! Ничего иного как прочь отсюда!

Снова останавливаются пешеходы, завидев наш «ковчег», и глазеют, открыв рты. Это, конечно, все нормально. Но все же, все же…