Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Для восстановления шахт и предприятий черной металлургии в украинском Донбассе тоже мобилизовали много рабочих, в основном из недавно освобожденных сельских областей. Сельская администрация здесь также часто выбирала для мобилизации немощных, слишком юных или тех, у кого отсутствовали личные документы, по которым их легче было бы найти[967]. За 1944 год дезертировало 45 % тех, кого отправили восстанавливать донбасские металлургические заводы или работать на них, то есть доля дезертировавших была лишь немногим выше, чем на предприятиях черной металлургии в регионах, далеко отстоявших от границы. 70,9 % мобилизованных в 1944 году на угольные шахты Донбасса бросили работу, почти половина из них «дезертировала». Особенно массовый характер исход с угольных шахт приобрел в начале года. Если бы уровень дезертирства на протяжении всего года остался таким же, как и зимой, два угольных треста, «Ворошиловуголь» и «Ростовуголь», только из‐за него потеряли бы в общей сложности столько человек, сколько одновременно работало на предприятии. Однако к концу лета ситуация начала стабилизироваться, и уровень дезертирства в Донбассе снизился до средних показателей в угольной промышленности по стране, то есть приблизительно до 25 %

[968].

Руководители предприятий, тоже нарушая закон, быстро нанимали рабочих, бежавших в родные края. Например, авиационный завод № 26 в 1941 году эвакуировали из Рыбинска в Ярославской области в Уфу[969]

. В январе – июне 1944 года 2500 рабочих и других сотрудников бежали с уфимского завода, причем многие вернулись домой в Рыбинск, где поступили на новое предприятие в здании, где они раньше работали и где руководство с готовностью их приняло. В конце концов власти поймали около тридцати таких рабочих и обнаружили, что все они имели при себе документы от уфимского завода, удостоверяющие, что они получили разрешение на поездку по особому заданию. Вооруженные такими документами, они отправились в Рыбинск и не вернулись. К сговору были причастны руководители обоих предприятий. Рыбинскому заводу требовались рабочие, а руководство уфимского завода сообщило об отсутствии пропавших рабочих с очень большим опозданием. Когда прокуратура опрашивала начальников цехов в Уфе, они отвечали: «Как я на него передам материал прокурору, ведь он был отпущен в отпуск. А вдруг он там заболел или умер». Уфимские руководители все-таки отправили письма некоторым из отсутствующих, где говорили о необходимости вернуться, но на самом деле не ожидали их приезда. Во второй половине 1944 года эта практика получила широкое распространение. Рабочие под разными предлогами просили разрешения уйти в неоплачиваемый отпуск, а руководство соглашалось, прекрасно зная, что значительная часть отпущенных не вернется[970].

Однако государство по-прежнему делало ставку на труд мобилизованных рабочих для оборонных предприятий на востоке и восстановления освобожденных областей на западе. Массовое бегство с заводов ставило под угрозу производство, а ведь до конца войны было еще далеко. На растущий уровень дезертирства государство в 1944 году первоначально откликнулось попыткой принудить к исполнению закона, ускорив процесс расследования и суда и сократив отводимые на них сроки. 29 июня 1944 года Совнарком распорядился, чтобы руководители предприятий немедленно сообщали о случаях предполагаемого «дезертирства» в местную прокуратуру, прокуроры расследовали и передавали дела в военные трибуналы для разбирательства в течение трех дней после получения обвинений, а трибуналы проводили суды не позже чем через три дня после получения материалов дела от прокурора. Главное, что постановление запрещало заочные суды[971]. За ним последовала вспышка бурной деятельности, пусть и кратковременная. Директора предприятий, прокуроры и военные трибуналы поспешили избавиться от скопившихся у них материалов и передать дела в Прокуратуру СССР. Количество дел, поступающих в прокуратуру на местах, резко выросло – с 56 540 в среднем ежемесячно в период с января по март до 104 950 дел в июле. Трибуналы чаще выносили дезертирам обвинительные приговоры: с января по июнь 1944 года они осуждали в среднем 5925 дезертиров в месяц; в июле число обвинительных приговоров составило 12 384[972]

. В целом количество найденных и арестованных дезертиров ненадолго, но существенно выросло[973]. Для тех несчастных, кого в результате поймали, последствия оказались трагическими. Задержанные в Рыбинске немногочисленные дезертиры, например, получили лагерные сроки от пяти до семи лет[974]. Особенно поражало неожиданно резкое сокращение огромного количества дел, отложенных после неудачных попыток местной милиции или прокуратуры установить имена и местонахождение беглецов. Прокуратура с гордостью заявила, что ее представители на местах уменьшили число подобных случаев с более чем 209 000 в июле до 22 900 в августе[975].