Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа

В авиации, кажется, существует такое понятие — точка возврата. Оно обозначает ту условную черту на маршруте самолета, миновав которую он уже не может вернуться на взлетный аэродром, и при отсутствии новой площадки для посадки обречен на катастрофу. Такой точкой возврата для сельского хозяйства России стало лето 1920 года, когда по продовольственной политике были приняты такие решения, которые сделали неизбежной катастрофу — небывалый, страшный голод 1921–1922 годов. И очень важно, что уже в это время многим были ясны опасность и гибельность этих решений, поэтому принимались они в обстановке жарких дискуссий, принявших тем более ожесточенный характер, поскольку противники продовольственной диктатуры в столице получили поддержку от части партийных и хозяйственных функционеров из провинции, которые непосредственно проводили директивы Центра на местах, и им было что сказать своему руководству в Москве.

Проблема продовольственной политики для первых лет Советской власти настолько принципиальна и всеобъемлюща, что, изучая срез любых экономических, политических и административных вопросов, мы неизбежно упираемся в железные кольца продовольственного вопроса. Политика продовольственной диктатуры не только определяла драматизм и неустойчивость отношений государства с крестьянством, но и поднимала болезненную температуру внутри самой партийно-государственной системы.

Своим рождением продовольственная диктатура не в последнюю очередь была обязана противоречиям центральной власти с местными органами управления. К весне 1918 года центробежные силы в стране достигли максимального развития и продовольственная диктатура, помимо прочего, явилась средством для объединения государства, распавшегося, по словам Н. И. Бухарина, на «бесчисленные административные единицы, почти ничем друг с другом не связанные»[389]

, в каждой из которых, вплоть до последней волости, существовал свой закон. Повсюду господствовал лозунг «Власть на местах!» В это время местные Советы многих хлебородных губерний, выражая интересы крестьян, отменяли государственную монополию и твердые цены на хлеб. В сложившейся ситуации продовольственная диктатура была призвана сломить уездный эгоизм и восстановить единство государственной национальной организации.

Но это одна сторона медали. По мере развития диктатуры Центра отношения Центра и провинции все более определялись противоречием между их интересами, которое заключалось в стремлении Центра к максимальному обложению губерний для общегосударственных нужд и стремлением последних оставить в местном употреблении наибольшую долю своих богатств. Подобные разногласия были известны еще древнерусским князьям, собиравшим дань с подвластных племен. История даже оставила в назидание яркий эпизод с князем Игорем, который поплатился жизнью за свою чрезмерную жадность. Разумеется, в 1918 году отношения Центра и мест складывались несколько деликатнее и сложнее, чем в 946 году. Тысячелетнее развитие сделало свое дело.

«Древляне» 1918 года, т. е. Советы хлебородных губерний, стояли за вольную торговлю не только потому, что в них возобладало мнение крестьянского большинства, заинтересованного в свободном распоряжении продуктами своего труда. При системе свободной торговли местная власть имела определенные гарантии, что достаточная часть продовольствия останется в пределах губернии и будет реализована для местных потребностей. На это Москва согласиться не могла. Нужно было укреплять централизованное государство, поэтому требовались не только бумага для печатания декретов, но и другие материальные ресурсы, дающие реальную власть.