Крестоносцы социализма

Действительно, такой паники в «верхах», как в 1881 г., когда вся страна была объявлена на осадном положении, придворная знать жила в пароксизме страха, министры лихорадочно искали рецепты «спасения» империи, один царь был убит, а другой бросил столицу и укрылся в предместном замке, где и прозябал, словно в одиночном заключении, – такого Россия не знала за все время правления династии Романовых ни раньше, ни позже, вплоть до 1905 г. Другое дело, что в 1861 г. царизм пошел на бóльшие уступки. Ведь в 1881 г., через 20 лет после отмены крепостного права, самодержавию в сущности нечего было уступать, кроме… самодержавия. Теперь ему приходилось, как заметил Ф. Энгельс, «уже подумывать о возможности капитуляции и об ее условиях»[1445]. Если в 1859 – 1861 гг. царизм решал задачу «уступить и остаться», то теперь оказался перед вопросом «быть или не быть».

Итак, одна из двух главных функций «красного» террора, а именно дезорганизация правительства, «Народной воле» удалась. Момент был удобен для того, чтобы ударить по самодержавию и если не свергнуть его, то для начала вырвать у «верхов» уступки, более выгодные «низам», чем ублюдочная «конституция» Лорис-Меликова. Но в этот выигрышный момент у народовольцев не оказалось сил, которые можно было бы бросить в бой. Вопреки их ожиданиям, народные массы не всколыхнулись.

Революционное брожение в «низах» после цареубийства стало сильнее. Рабочие и крестьяне начали сознавать неустойчивость власти и авторитета царя. Только за восемь месяцев 1881 г. (с 1 марта по 1 ноября) власти рассмотрели до 4 тыс. дел об «оскорблении величества», т.е. в три раза больше обычного[1446]. В архивах царского сыска хранятся сотни откликов на цареубийство крестьян Петербургской, Московской, Казанской, Нижегородской, Саратовской, Харьковской, Одесской, Минской и многих других губерний: «собаке – собачья смерть», «того государя убили и этого надо убить», «нехай убивают царей; одного убили, другого убьют, всех побьют, тогда будут цари из нашего брата», «во имя Отца убили отца, во имя Святого духа – чтоб не было Романовых и духа» и т.д.[1447] Но все это затронуло лишь ничтожно малую часть многомиллионных рабоче-крестьянских масс. Возбудить в них революционный подъем (что составляло вторую из двух главных функций «красного» террора) народовольцам не удалось. Крестьянское и рабочее движение в целом с 1880 г. уже шло на убыль. «Больше ничего не было – ни баррикад, ни революции», – с грустью вспоминала народоволка В.И. Дмитриева[1448]

.

Не проявила тогда должной активности и либеральная оппозиция. Одни ее корифеи, напуганные цареубийством, отпрянули вправо, как например, Б.Н. Чичерин, призвавший в записке на имя царя под названием «Задачи нового царствования» истреблять террористов (это «отребье человеческого рода»), не считаясь с законностью[1449]. Другие (Н.К. Михайловский, К.М. Станюкович, Г.И. Успенский), напротив, радовались тому, что «на этот раз (после цареубийства. – Н.Т

.) на нас идет революция»[1450]. Большей частью либеральная общественность пассивно пребывала «в уверенности какого-то близкого переворота, в близости тем или иным путем конституции»[1451]. По подсчетам Д.Л. Мордовцева, в первые мартовские недели 1881 г. из 288 органов российской печати только 8 (3 – в Москве, 2 – в Петербурге, 3 – в провинции) занимали охранительно-реакционные позиции, а 280 – просили реформ[1452]

. Но дальше верноподданнических просьб российские либералы даже в условиях послемартовского «маразма власти» не пошли.

ИК мог учесть в то время и реакцию международной общественности на содеянное им 1 марта. Эхо от взрывов на Екатерининском канале «града Петрова» прокатилось по всему миру. Русская политическая эмиграция почти единодушно приветствовала цареубийство. П.А. Кропоткин в № 2 своей газеты «La Révolté» от 18 марта 1881 г. заявил: «Теперь цари будут знать, что нельзя безнаказанно угнетать народ, нельзя безнаказанно попирать народные права <…>. Событие 1 марта – это огромный шаг к грядущей революции в России <…>»[1453]. В поддержку цареубийц выступили социалисты и Старого и Нового света – в частности, Луиза Мишель во Франции, Иоганн Мост в Англии, Захар Стоянов в Болгарии, Хоакин Миллер в США, Карл Маркс и Фридрих Энгельс[1454].

Тогда еще радикально настроенный и очень авторитетный во Франции публицист Анри Рошфор в газете «L’Intransigeant» расценил казнь Александра II как начало освобождения России: «Бомба Орсини[1455] <…> сделала для России то, что стрела Вильгельма Телля сделала для Швейцарии, эшафот Карла I – для Англии и эшафот Людовика XVI – для нас. Свобода всех народов процвела на крови угнетателей»[1456].