Колокольчик над входной дверью снова зазвенел, и Бейнбридж быстро окинул взглядом сообщество, чтобы понять, кого не хватает. В "Молодежи Голгофы" состоял тридцать один человек, но для удобства он разделил их на две группы. Они собирались вместе каждые выходные, но сегодня их должно было быть всего пятнадцать, не считая постоянных жителей дома. Когда Бейнбридж понял, кого не хватает, его горло слегка сжалось, потому что он знал, кто войдет в дверь.
Никки Астин.
Она на мгновение замерла в дверях, ее обычная теплая улыбка исчезла. Лицо казалось вытянутым, а глаза обеспокоенными, когда она медленно закрывала дверь, избегая его взгляда, пока пересекала комнату. Когда она подошла ближе и села напротив него, он понял, что глаза у нее красные, как будто она плакала. Он хотел спросить, все ли в порядке, но не мог заставить себя заговорить с ней.
У Бейнбриджа скрутило живот от чувства вины. С июля прошлого года каждый раз, когда он видел ее, то возносил безмолвную молитву о прощении, одновременно вспоминая с дрожью удовольствия ту первую знойную ночь, когда он затащил ее в свою постель...
И вторую...
И чуть меньше месяца назад...
"Пожалуйста, Боже, прости мне мои слабости, мое одиночество..."
...и последнюю в той жалкой комнате мотеля.
Он глубоко вздохнул и улыбнулся ей, стараясь, чтобы его губы не дрожали, а взгляд не блуждал.
Бренда вернулась с остальными, а миссис Уонамейкер вышла из кухни, вытерла руки о фартук и села в кресло.
- Ну вот, - сказал Бейнбридж, - думаю, все в сборе. Надеюсь, неделя прошла для вас хорошо. Сегодня мы отправляемся на экскурсию. Думаю, нас не будет пару часов или около того. Для кого-нибудь это проблема? Может у вас есть другие планы?
Собравшиеся отвечали "нет", "угу" и качали головами.
Четыре или пять раз в неделю они посещали различные места в Долине, где можно было встретить других подростков - иногда днем, иногда вечером - и раздавали литературу, распространяли Слово и, если не сказать больше, старались, чтобы общество получше узнало об организации "Молодежь Голгофы".
- Прежде чем мы отправимся в путь, - произнес Бейнбридж, - я думаю, нам стоит обратиться к Священному Писанию, чтобы получить наставления и ободрение. Сегодня я выбрал стих из Послания к Коринфянам. Мы уже читали его и говорили о нем раньше, но я думаю, что о нем стоит помнить, когда мы будем работать. Это из второй книги, одиннадцатый стих, Король Джеймс. Ибо мы, живущие, всегда предаемся на смерть ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисуса проявилась в нашей смертной плоти. - Он перевел взгляд с одного молодого лица на другое и спросил, - Есть идеи, что это может означать? Как насчет тебя, Джим? Ты очень подкован в литературе. Есть мысли?
Джим свернулся калачиком в потертом мягком кресле и нахмурился. После минутного молчания он сказал:
- Похоже, тут говорится, чтобы мы убили себя, чтобы Христос заменил нас. Захватил наши тела. Как во "Вторжении похитителей тел" или что-то в этом роде.
Бейнбридж кашлянул в руку и произнес:
- Думаю, ты на правильном пути. Видите ли, для того чтобы Христос мог жить в нас, мы должны положить конец нашей земной жизни. Мы должны, так сказать, "умереть", чтобы Он мог полностью войти в нас и жить в наших смертных телах.
- Значит, мы умираем, - спросил Джим, усаживаясь в кресло поудобнее. - Наши личности как бы умирают, да?
- Ну... как только мы отдаем себя Христу, у нас появляются новые личности, чистые и...
- Так что же не так с теми личностями, с которых мы начинаем, а?
- Джим. Ты повышаешь голос.
- Ну и что? Если Бог хочет, чтобы мы убили свои личности, зачем он вообще их туда засунул?
- Джим. Пожалуйста, отправляйся в свою комнату, пока не успокоишься.
Бейнбридж наблюдал, как мальчик пошел по коридору с выражением упрямства на лице, и недоумевал, что на него нашло.
- Ну что ж. Как я уже говорил, давайте держать эту мысль в голове, когда будем свидетельствовать о Нем сегодня и в последующие дни.
- Я знаю, что на улице идет дождь, - продолжил он, - но мы же не можем допустить, чтобы плохая погода помешала Божьему промыслу, правда?
Подростки покачали головами; некоторые ответили: "Нет"; миссис Уонамейкер отреагировала восторженным "А-минь!".