Крик

Глаза Игоря жадно пожирали меня. Они будто ощупывали мое тело, плечи передернулись, на душе стало тревожно. Валерка так же, не отрываясь, смотрел на меня, изредка косился на моего мужа, но тут же его взгляд возвращался ко мне.

— Рассказывайте, что случилось? — не выдержала, спросила всех троих.

— Пусть он говорит, — с ноткой восторга сказал Игорь.

Он имел в виду моего мужа. Повернулась, Петр был не похож на себя, голова опущена, глазки бегают как у мальчишки, что нашкодничал. Я присела рядом, он отвернул голову. Так… Думаю, что-то неладное творится.

— Ну, слушаю? — стараясь говорить более спокойно, спросила я его.

Петр кряхтел, шмыгал носом, чмокал губами, потирал щеку и всячески оттягивал момент ответа.

— Говори, хуже уже не будет.

Парни загоготали. «Вот дебилы», — мелькнуло у меня в голове. Петр покряхтел, повернул голову в мою сторону и тихо, еле слышно сказал:

— Я проиграл.

— Это понятно, — сказала я.

— Тебя проиграл, — еще тише произнес он.

— Что?! — не веря своим ушам, переспросила я.

Схватила его лицо и, развернув к себе, с надеждой спросила:

— Ты шутишь? — а у самой голос задрожал.

Еще в юности я ездила в студенческом отряде и от скуки играли в шашки. Кто проигрывал, тот целовал партнера, было смешно. Это была игра и не более того.

— Нет, — ответил он, — я хотел отыграться, карты шли отлично, но потом, потом…

Он что-то мямлил в свое оправдание, выдавал свое дебильное умозаключение. Как от него отвернулась фортуна, что он гений в карточной игре, но и у них бывает черная полоса, что он, что он… Одни оправдания, мямля, слизняк, гнилье. Я его не узнавала, в кого он превратился. А ведь был героем моего сердца, а теперь что… Только воспоминания о прошлом.

Если бы могла, то закричала бы на него. В детстве я хватала пацанов и била, и сейчас тоже хотела схватить мужа за волосы и начать долбить его поганую, еще минуту назад самодовольную рожу об мое колено, и так, чтобы его кровавые сопли забрызгали мне платье. Как мне этого сейчас хотелось. Горько, очень горько стало на душе. «Мразь, — прошипела я про себя, — как ты мог на меня играть, я ведь не вещь, я твоя жена». Молча выла и смотрела на этого слизняка.

— Это что, шутка? — отвернувшись от мужа, спросила я у парней.

— Нет, так оно и есть. Он сам предложил так отыграться, он сам…

Блядь, и эти козлы тоже только отговариваются. Нет чтобы сказать: да, мы хотели тебя трахнуть, вот и развели твоего придурка, так что раздевайся. Почему меня окружают одни трусы?

Мне стало дурно, я встала и пошла на террасу. Страха не было, было отвратительно от того, что один принимает меня за жену-шлюху, а другие просто за шлюху. Я молча бесилась, чувствовала, как во мне все взрывается. Если бы хоть кто-то сейчас подошел ко мне, я точно бы выцарапала ему глаза. Знаю, как это делать и наплевать, что будет потом, но он бы остался до конца своей никчемной жизни слепым уродом.

Я кипела минут десять, но так не могла бесконечно стоять и смотреть на этот город. Повернулась и, пройдя мимо молчаливых мужиков, решила уйти, но дверь оказалась заперта.

— Я не намерена играть в ваши игры, — и повернувшись к мужу, сказала. — Ты проигрался, вот и отрабатывай.

Он вскочил и стал объяснять Валерке, что найдет деньги. Где? Промелькнула у меня мысль, и вернет им еще до отъезда, но он не стал его слушать. Валерка медленно встал, подошел к мужу и со всего маха врезал ему по лицу, Петр завизжал как собака и рухнул на пол. Отползая, он уперся в диван, и, поскуливая, забился в углу.

— Долг — он и есть долг, не важно, кто его сделал, и ты его отработаешь! — сказал он сухо, подошел ко мне поближе и добавил. — Мы ведь не звери.

«Что за бляди эти женщины», — думал Валерка. Красуются, выделываются, строят из себя божков, а всего-то на всего это сука, которую я трахну, где и когда захочу. С Игорем мы много городов вместе объехали, встречали разных. И недотрог, вамп, развратных, шаловливых, училок, девочек и старух, все они по-своему хороши. Кто-то сам идет к нам, кого-то приходится подманивать, а кого-то просто хватать и трахать, трахать, пока она визжит, пока хрюкает, ты ее трахаешь. И я знаю одно, она никогда не пойдет жаловаться, никогда не скажет мужу, матери или своему парню, и это называется страх.

Если женщина выделывается, не хочет, мы все равно добиваемся своего. Уговорами, лаской или силой, но она будет делать то, что мы хотим. А потом я фотографирую как только могу, и именно этот компромат приведет ее в стопор. Она боится, что про это узнают, увидят.