Криминальный оракул

– Одного преследователя в Тарасове она вырубила самостоятельно, – делилась я. – Вроде внушила ему что-то, хотя Макова говорила, что у них сотрудники проходят специальную обработку…

– …от блох и клещей, – глумливо закончил за меня Варданян, опрокидывая в себя еще одну рюмку коньяка. – Или он ей подыграл.

– Ага, – в тон ему отозвалась я. – И те парни, которых я вырубила, тоже подыгрывали.

Мы оба совсем немного выпили; я барышня крепкая, и двумя рюмками коньяка меня спать не отправишь. Но…

– …воображение у вас явно разыгралось. Вы еще скажите, что Соколов

Василисе подыграл. – Я ткнула пальцем в сторону Арцаха, чуть не расплескав остатки коньяка.

– Ничего не исключаю, Евгения Максимовна. А вы разве не говорили, что Комарова совершенно непредсказуема, не соблюдает правила и что от нее можно ожидать любого сюрприза?

Я, нахмурившись, уставилась на Арцаха. Его слова вызвали в моем мозгу секундную вспышку какой-то мысли, неприятной, заставляющей иначе взглянуть на всю сложившуюся ситуацию… если бы я успела поймать эту мысль. Но, как говорится, поезд уже ушел, тем более пришпоренный алкоголем.

– Ладно, забудьте. Интересно, Макову эта Ванга задела или нет? Евгения Максимовна, вот вы, как опытный боец, скажите…

Итак, Василису Ефимовну Комарову признали сумасшедшей. Ни один суд в мире, насколько я знаю, пока не признает в качестве аргументов всякие предчувствия, предсказания, чтение мыслей и прочее. Еще менее вероятным было бы полагать, будто показания одной-единственной жертвы спецпрограммы тайной службы могут привести к закрытию этой самой спецслужбы. В романе Стивена Кинга – возможно. В реальной жизни… ух, очень навряд ли. Даже если брать в расчет популярность Василисы Ефимовны.

Я, в свою очередь, подстраховалась: моя тетушка (и еще кое-кто из довольно влиятельных знакомых) готова была клятвенно подтвердить, что на время свершившегося покушения я была у себя в Тарасове.

Было бы кого убеждать: моя персона избежала внимания. Так что за процессом над Комаровой я наблюдала в основном по новостям.

Не могу сказать, что меня это расстраивало. Иногда, конечно, у меня возникали непрошеные мысли. Например, зачем было давать эту наводку? Знала ли Василиса, что я, ведомая тревогой, все-таки приперлась к зданию суда?

Одно я знала точно: я наконец-то развязалась со всей этой историей. Больше никаких внезапных визитов.

Ах да.

Еще одно.

«Живой щит» сработал: Макова не получила ни царапинки, и эта нетронутость обошлась ей ровно в одну жизнь – Артур Лаврентьевич умер от полученных ран прямо в машине «Скорой помощи».

Невольно мне представлялось, каково это: Антонина Владиславовна, эта хромая железная сука, едет в одной машине с человеком, который умирает – да, технически – по ее вине. Наверняка вся изляпанная чужой кровью, будто маньячка из дешевого хоррора. Сидящая рядом с человеком, который стрелял в нее и которому она произвела удаление зубов ручным методом без анестезии.

Через полгода эти мысли меня уже не беспокоили. Тем более что я сама сделала все, чтобы не вспоминать: окунулась в работу, перемежая заграничные поездки с работой непосредственно в Тарасове. Как бы Мила ни ворчала по поводу моей иногда чрезмерной опеки, мне не хотелось оставлять ее одну слишком уж надолго.

С Варданяном мы после этого инцидента

не пересекались: похоже, сработало инстинктивное избегание друг друга. Я не испытывала сожалений по этому поводу.

Зато стала чаще ходить с Милой в театр и на выставки. На последние – с усилием: живопись до сих пор вызывала у меня непроизвольное отвращение. Да и в консерваторию на концерт меня еще долго никаким калачом не заманишь.

О выставке «Краски больного разума» Мила узнала из газет. Опять отличился наш Тарасовский художественный музей. Уж не знаю, чем так мою тетушку зацепила выставка, составленная из картин и рисунков психически больных людей, но Мила упрашивала меня сходить вместе. Зная свою тетю много лет, я поняла, что ей очень интересно, но она не хочет прямо говорить, что ей может понадобиться сопровождение – в силу возраста. Она ни за что в этом не признается.

В свою очередь, я бы ни за что не призналась, что на всякие выставки у меня теперь, похоже, пожизненная аллергия.

Так что проще было уступить, тем более что начало сентября выдалось – в самый раз, самое что ни на есть бабье лето. Да и я как раз решила устроить себе небольшой отпуск, а то Мила начала беспокоиться по поводу моего, как она выразилась, «нездорового трудоголизма».

Это не отменяло того, что перед данным актом культурного досуга у меня уже на уровне рефлексов появилось дурное предчувствие.

Сама выставка мне, что называется, не зашла. Слишком хорошо ощущалось, что на холсте и бумаге запечатлели свои эмоции, свое видение мира люди, пребывавшие в далеко не самом гармоничном состоянии души и тела. Многие картины оставляли по себе впечатление крика о помощи, попытки достучаться.