Криминальный оракул

Мила, напротив, была довольна. Задерживалась возле каждого второго «произведения», утверждая, что разглядывать их так же интересно и познавательно, как и детские рисунки. Я не стала с ней спорить.

Довольно скоро мне стало скучно, и мы с Милой ненадолго разделились; выставка проходила в одном из недавно отремонтированных залов музея, нешироком, но длинном, будто гигантский тоннель. Этот «тоннель» хорошо просматривался, так что я могла и за тетушкой присматривать, и ноги разминать.

От той же скуки я начала читать пояснительные записки под каждым объектом выставки. Записки содержали имена душевнобольных, названия их работ, диагнозы и пояснения относительно выбора больным тех или иных материалов и техники исполнения.

Имя Василисы Ефимовны Комаровой в одной из таких записок стало внезапным, как нож между ребром от пенсионерки ранним субботним утром в электричке, по пути на дачу.

А я-то думала, что дурные предчувствия у меня лишь по привычке, от укрепившейся неприязни к музеям…

Я глянула на обозначенный диагноз: параноидная шизофрения. Об этом в новостях не сообщали.

Картина представляла собой большой квадрат желтоватой бумаги, на которой (углем, как пояснила записка) были изображены упрощенные фигурки людей, хаотично, без явной системы. Но чем дольше я разглядывала картину, тем больше (к своему удивлению) опознавала «действующих лиц». Или находила, с кем проассоциировать. Вот эта бесформенная фигура в платочке – Василиса. От нее тянется ломаная линия к фигурке поменьше – будто пуповина. Фигурка поменьше – это Руслан. У обеих связанных между собой фигурок короткими черточками возле голов было изображено что-то вроде сияния. А вон та широкая фигура с большим белым квадратом в руках-палочках – это, наверное, Соколов, с очередной украденной картиной. Но в целом фигурок было на картине слишком много, они мелькали перед глазами, и себя я не смогла бы отыскать. Да и расхотелось это делать, не было желания обнаружить себя в этом легионе угольных теней.

Я почувствовала, что меня слегка мутит, словно бы от духоты, хотя выставочное пространство хорошо проветривалось. Я выпрямилась, потягиваясь и сглатывая, борясь с подступившей дурнотой. Отыскала взглядом тетушку – все ли у нее в порядке?

Мила с любопытством разглядывала очередной бредовый шедевр; лишь чуть посторонилась, чтобы ее не задела неуклюже и тяжело идущая высокая, коротко стриженная женщина с тростью.

И направлялась эта женщина прямо ко мне.

При виде Антонины Владиславовны Маковой у меня зачесались руки: прибить эту женщину, завершив то, что не удалось Комаровой, захотелось противоестественно сильно.

Как назло, картина Комаровой располагалась почти в самом конце зала, и из посетителей только мы с ней вдвоем здесь и находились.

Макова сама сообразила притормозить почти в двух метрах от меня. И, заметив, что я рассматриваю шрам от пули на ее ноге, только усмехнулась.

– Ну и как вам? – Она поудобнее встала, основательнее опираясь на трость. Видно было, что давнее ранение до сих пор доставляет ей неудобство.

– Чувствуется талант, – настороженно ответила я. Подмышки взмокли, под диафрагмой все сжалось в комок. Я приказала себе дышать глубже. На лице не дрогнул ни единый мускул.

– Не нервничайте. Я так, проездом. Спасибо сказать.

Я оглянулась и с тем же невозмутимым каменным лицом парировала:

– За что?

– За то, что хоть в тот раз Ваське подсобили. Подбросили до Москвы.

– Не понимаю, о чем вы.

Макова чуть ссутулилась, разглядывая картину. Постучала ногтем по стеклу, указывая на вытянутую фигуру с тростью:

– Во-от, не забыла меня. – И выпрямилась, глядя на меня в упор, пронзительно и насмешливо. – Говорю – спасибо, что подбросили ее до Москвы. Она в том числе благодаря вам смогла свое дело сделать.

– Она вас чуть не убила. Во всех новостях говорили – три выстрела в упор. – Я не собиралась признавать свое участие. – Вы утверждаете, что я подбросила ее до Москвы – но она ведь ехала, чтобы вас убить. И вы благодарите меня за это? Вы живы из-за случайной удачи.

Ответный взгляд Маковой мне очень не понравился. Впрочем, ничто в этой жесткой бабе мне не нравилось и не вызывало доверия.

– Никаких случайностей, – с пугающе мягкой, ласковой улыбкой возразила Макова. – Все было сработано по плану.

Ага. И те парни, которых я вырубила, тоже подыгрывали

, всплыла у меня в памяти собственная моя фраза из давнего разговора с Арцахом…

Открывшаяся передо мной картина произошедшего – подлинная картина – была слишком невероятной. Но в этом деле и так почти все было на грани фантастики.

И мерзости.

– Догадались?

Я сглотнула. Мутило уже всерьез, от всего и сразу, и прежде всего – от самой Маковой.

– Скажите вы, – через силу выговорила я. – Не собираюсь гадать. Не мой профиль.

Макова приблизилась еще на метр.

– Целью Василисы была не я. А Соколов. Неужели вы думаете, что я позволила бы ему попасть в тюрьму после всего, что он сделал? И с тем авторитетом и мастерством, которыми обладает?

– Это не мое дело, – отрезала я.