Кристальный пик

— Я знаю, что ты такое, — сказала Кроличья Невеста, олицетворение юности, добродетели и детских проказ. Если под его поступью все живое гибло, то под ее — расцветало. — Тебя не должно здесь быть. Тебя вообще нигде не должно быть! Жизнь в твоих руках умирает, потому что жизни нет в тебе самом. Ты обманщик, пересмешник, что вторит чужими голосами. Однако... Я не хочу тебя уничтожать. Я верю, что даже яд бывает полезен в малых дозах, ибо не зря сама жизнь имеет отражение в лице смерти. Поэтому дарую тебе шанс. Уйди туда, где нет людей и нет богов; туда, где от тебя вреда не будет больше; где таких, как ты, полно. Прошу, уйди и упокойся.

Никто и никогда не разговаривал с ним так мягко, кроме той, кого он потерял в час своего рождения. И то, что должно было быть сердцем, защемило у него в груди... Но не заставило сомневаться. Ведь голод говорил с ним ежечасно, а маленькая девочка с кроличьей душою — всего одну минуту.

— Не уйду, — ответил он, проглатывая вязкую слюну, рефлекторно скопившуюся на языке.

В ночи послышалось мелодичное пение пастушьей флейты — это Кроличья Невеста выдохнула теплый летний воздух с запахом малины и ромашковых соцветий.

— Тогда прости, — произнесла она затем, стоя неподвижно, и та странная тень, которую Кроличья Невеста отбрасывала даже вдали от отблесков костра, вдруг обрела иную форму. Густая, как смола, тень сложилась и стала осязаемой, вложившись в ее узкую ладошку длинной наточенной косой. — Я не желаю тебе зла, но его другим желаешь ты. Так будет одно зло от другого защищать.

Когда девочка говорила, под ее персиковой кожей перекатывался искристый свет. «Интересно, какой у него вкус?», подумал он, и слюны во рту стало в два раза больше.

Когда Кроличья Невеста обрушила на него свою косу, он впервые почувствовал что-то кроме изматывающего голода. То был страх, пришедший следом за болью, когда лезвие разрезало ему грудину. Однако внутри он был абсолютно полым — ровно настолько же, каким и чувствовал себя все это время: наружу не просочилось ни капли крови! Но едва ли даже фигурке из дутого стекла охота умирать. Любить жизнь может и тот, кто никогда не жил вовсе.

— Вернись! Прочь от растений!

Он не понимал людей, но еще больше, оказывается, не понимал богов. Ибо как понять существо, переживающее даже в разгар битвы об осыпающейся коре деревьев и рыхлеющей земле, а не о том, что жертва его пытается бежать? Он ведь уже перепрыгнул руины стен и устремился к лесу, надеясь спрятаться...

Увы, на самом деле Кроличья Невеста вовсе не была олицетворением невинности и целомудрия, благословляющей бедняков и новорожденных. Она была стихией, природой в теле ребенка, неугомонной, резвой и милостивой, но суровой к тем, кто пытался нарушить ее священный баланс. Невеста двигалась быстрее, чем мог двигаться он, еще неокрепший, и была такой юркой и прыткой, что действительно походила на кролика, стайка которых подглядывала за ними из лесной темноты.

Что будет, если он съест их всех? Это утихомирило бы его голод ненадолго? Дало бы шанс встретиться с другой половиной его души? А что, если...

Кроличья Невеста выросла на кромке леса прямо перед его носом и тут же занесла над головой косу. Сощурившись от ее искристого света, он решил больше не уворачиваться. Протянул руку, коснулся ее в ответ...

И вскоре одного из четырех божеств не стало.

1. Благие гости и дурные вести

В нашем мире сердцами людей правит четверка богов. Однако как бы милосердно не было их правление, иногда сердца все равно разбиваются.

Почти половина Колеса года минула с тех пор, как тело короля Оникса Завоевателя отправилось вплавь по реке на горящем драккаре, а он по-прежнему являлся ко мне во снах, гордо восседающий на своем мраморном троне. В руке его, крепкой и жилистой, лежал меч из обсидиана, и в лезвии отражалось мужественное лицо, еще не разъеденное хворью и возрастом. Я верила, что так отец говорит со мной: все в порядке, можно более не тревожиться ни за его рассудок, ни за его душу. Прямо сейчас он пирует с мамой в сиде, и там их счастье льется рекой точно мёд из посеребренных кубков.

Эти сны были единственным, ради чего я ложилась спать, пускай после каждого из них я и просыпалась в слезах.

Цварк. Цварк, цварк!

Когда подушка в очередной раз сделалась мокрой, я открыла глаза и села на постели. Пальцы по привычке потянулись к ее изголовью, ища рунический став от бессонницы и кошмаров, пока я не вспомнила, что никаких рун здесь нет — кровать-то не моя.