Кристальный пик

Я ввалилась в то, что Селен считал моей комнатой, и заперла дверь: вставила внутрь замка зубцы железного гребня, найденного на трюмо, и выломала ручку костяной рукой. Все это выглядело, как предсмертная агония мыши, прижатой к полу лапой кота, но я отказывалась сдаваться так просто. Потому пододвинула к двери и все трюмо целиком, оттащив его от стены с пронзительным скрипом, после чего отошла подальше к балкону, невольно видя напротив свое отражение. Одна часть моего лица была уродливее другой: перекошенный рот, порванная щека, красные волосы, где прядь медовых осталась тоньше, чем была прядь красных когда-то очень и очень давно. Я действительно таяла на глазах, исчезала…

— Руби-ин!

Какое-то время — дольше, чем, казалось, я способа вынести — ничего не происходило. Я просто стояла посреди комнаты, держа наготове сломанный гребень, и дрожала, прислушиваясь к каждому шороху. Но шаги за дверью так и не раздались — раздался сразу голос, зовущий меня нараспев. Он протек под дверью вместе с тенью, узкой и бесформенной, как чернила. С балкона тянулся морской ветер, но в комнате резко стало нечем дышать. Я невольно вскрикнула и снова попятилась, пока не наткнулась плечом на расщелину.

— Рубин, ну же, открой мне дверь, — та пошла ходуном, пытаясь отодвинуть преграждающее трюмо. — Давай помиримся. Негоже встречать осенний Эсбат в обиде и распрях…

— Поди прочь от меня!

— Рубин, пожалуйста… Пусть этот мир наконец-то станет целым. Ты — это я, а я — это ты. Мы…

— Хватит повторять! Если ты откроешь эту дверь, Селенит, то не видать тебе ни меня, ни целого мира. Я сброшусь в Изумрудное море, ты слышишь⁈ Я умру. Я убью себя! Оставь меня в покое!

Шарканье моих ног, которые я с трудом подчиняла себе и отрывала от пола, заставил трясущуюся дверь застыть, а Селена — замолкнуть. Я и впрямь подобралась к самому краю выступа, уже протиснувшись боком в арку, и оказалась под синевой неба и над зеленью вод. Теперь ветер свистел где-то там, на вершине скалистого хребта — что на самом деле был хребтом драконьим — и обдувал лицо, такой соленый, что у меня щипало губу. Я несколько раз облизнула ее, морщась, снова потерла рукавом платья лицо, не разбирая, что за влага по нему течет: кровоточат раны или слезы бегут — и принялась ждать.

Прошла одна минута, две, три… Дверь стояла, нетронутая, создавая мнимое ощущение безопасности. Я недоверчиво приблизилась к ней, просунув голову в расщелину и заглянув в комнату. Селенит попросту не мог оставить меня в покое и уйти — значит, думал или выжидал. Или делал что-то хуже…

— Руби!

На этот раз голос раздался у меня за спиной, но принадлежал он не Селену. Тем не менее я взвизгнула и развернулась, занося острую основу поломанного гребня, чтобы защититься, но позволила агатовым когтям перехватить мою руку. Гребень тут же выпал и, отскочив от края балкона, утонул в море.

— Что с твоим лицом? — спросил Солярис, стоя под крылом цепляющегося за скалистые выступы Сильтана, со спины которого он спрыгнул мгновением раньше. Несмотря на это, первым делом я все равно проверила его глаза — золотые. Значит, то взаправду, а не очередной обман.

Вместо того, чтобы ответить, я разрыдалась. Губу вновь защипало — не то от слез, не то от прикосновений Сола, когда он принялся стирать с нее кровь, трогать и осматривать с выражением безэмоциональным и отстраненным, но сосредоточенным. Я знала, что от переизбытка чувств он всегда каменеет так же, как каменеют драконы от старости, и оттого заплакала пуще прежнего: как же, должно быть, ему больно и стыдно видеть меня такой! Уничтоженной не войной, а собственным проклятьем, и разбитой вдребезги, как ваза.

— Рубин, — позвал Солярис тем самым голосом, которым говорил со мной каждую ночь каждого дня, что я валялась в лихорадке после минувшего Рока Солнца, возвращенная к жизни, но не оправившаяся от этого возвращения сразу. — Успокойся. Никто тебя больше не тронет. Все хорошо. Иди ко мне, ширен шия

.

Он заурчал, привлекая меня к себе, и урчание это хоть и было вымученным, обрывистым, но все еще утешало. В отличие от Селена у Сола в груди билось сердце. У него был свой запах — пряность сухого дерева, нагретого на солнце, мускус и море, брызги которого высыхали на его мятой одежде. У него была душа, навеки связанная с моей. Вот что на самом деле делало меня целой — Солярис, а не Селен. И для этого было достаточно одного его присутствия.

Каменный балкон закрошился под лапами Сильтана, перебравшегося с горных отвесов на его край. Золотая чешуя отбрасывала блики на зеленую воду и черные камни, и компас Ллеу отражал их, примотанный к одному из его гребней на серебряной цепочке.

«Она жива. Ходить и говорить может, остальное подождет. Забирайтесь и улетаем!» — пробормотал Сильтан, раскрыв крылья так широко, что нас накрыло прохладной тенью.

Солярис отпустил меня с долгим шипящим вздохом, разогнавшим по его телу драконий жар, и взял мою руку в свою.