Критика цинического разума

лась вовсе не с зачатием, а с сексуальным контактом, с эротическим опытом вообще; если не принимать во внимание некоторых либе­ральных уловок, католическая позиция в этом вопросе по сей день сводится к формуле: предотвращение посредством недопущения. Человек неопытный и непросвещенный, как предполагалось, не мог быть достаточно зрелым для того, чтобы встретиться с опасностью секса. Только брак дает необходимую защиту, переводя в безопасную колею сексуальность со всеми связанными с ней опасностями. В нем запре­щенное становится дозволенным, позор — супружеским долгом, грех — необходимостью, опасность зачатия — родительским счастьем.

Вряд ли стоит обсуждать, ушел этот режим окончательно в про­шлое или нет. Как и прежде, наша цивилизация смотрит на сексу­альность прежде всего через призму порнографии — как через под­зорную трубу или через прицел, будто все еще есть что тайно высле­живать, лишать покровов и изобличать. Нагота стала символом наивысшего блага и процветания. Мир окружающих нас картинок до отказа заполнен нагими телами, которые создают цветущие и возбуждающе-манящие миры для вуайеризма и «головной» чувствен­ности капиталистического общества, основанного на господстве же-

ланий. Далекое, но уже видимое Нагое — в мире, в котором имеют «контакты», не прикасаясь друг к другу,— остается сосредоточием всего подлинно желаемого. Поскольку общество, главным в кото­ром является товар, может функционировать только на основе рас-предмечивания, приводящего к бестелесности (Entkorperung), его члены так и жаждут изображений тел, которые в совокупности вы­ступают образом их собственного тела. Часто возникает впечатле­ние, что образы-картинки уже живут сами по себе, в своем собствен­ном обществе, и находятся в поисках того образа, который пред­ставлял бы собой их противоположность и дополнение. Только в группах, находящихся на периферии общества, и среди определен­ной части интеллигенции еще жив тот тип людей, которые обладают знанием, что отличаются от картинок, знанием, за которое нередко приходится расплачиваться дурным настроением, депрессией и не­врозом «кто я таков?».

Прекратятся ли разом страстная тяга к картинкам и черная сек­суальная эмпирия, как только окажутся снятыми все покровы и за­кончатся попытки предотвращения сексуального опыта? На самом деле запрет и сокрытие под покровами — это пружина, приводящая в движение те механизмы желаний, которые заставляют постоянно стремиться от данного к чему-то иному. Нудизм и неупорядоченная сексуальность имеют поэтому подрывные компоненты, заслужива­ющие исследования. Они срывают кулисы, среди которых движут­ся желания, выходя на сцену. Там, где все заранее разоружатся, раз­облачатся донага и сделаются доступными, возбуждающие желания фантазии запрета, темноты и далеких целей не найдут для себя пищи. Тот, кто изведал такой «холостой ход» желаний, пережил если и не свободу, то все же прирост возможностей, из которых можно сво­бодно сделать выбор. И отследив свою собственную «желающую» функцию, он сможет познать себя в роли производителя своих же­ланий; не объекты ответственны за те страстные желания, которые направлены на них, а желание рисует объекты посредством своих страстных устремлений, так, будто эти объекты не оно само, а некое далекое Иное, разжигающее желания.

4. Медицина и подозревание тела

И врач тоже — по меньшей мере, тот врач, который сформирован современной естественнонаучной медициной,— занят деятельнос­тью воинственно-полемического типа; то, что при позитивном взгляде на вещи практиковалось как «искусство исцеления», в прагматичес­кой перспективе предстает как борьба с болезнями. Исцелять (heilen), то есть делать «целым и невредимым» (heil), и бороться — это два аспекта одного и того же *. Но если для извращенца, склонного к вуайеризму, желанным зрелищем является обнаженное тело, то врач сегодня лишь начинает с созерцания обнаженного тела, чтобы