Критика цинического разума

Мошенники изобретают криминальные варианты того, что официально именуется карьерой. Ведь они делают карьеры, но иначе, чем интегрированные члены общества. Ими движут «своеобразные» внутренние мотивы, сравнимые с теми, которыми бывают движимы игроки, альпинисты, охотники, и они становятся по большей части невольными жертвами своих собственных талантов, среди которых выделяются ловкость и предприимчивость, красноречие, шарм, способность нравиться, чувство ситуации, находчивость, присутствие духа и фантазия. Они столь же хорошо владеют искусством риторики, сколь и искусством пантомимы. Они часто подпадают под влияние сильной динамики их «орудия речи» и тяги покрасоваться на публике, которые проистекают из способности воспринимать собственные фантазии с крайне убедительной степенью достоверности и подходить ко всем вещам с одной меркой – как их можно сделать и «провернуть». Своим поведением они – в высшей степени успешно – размывают повседневные онтологические границы между возможным и действительным. Они – изобретатели в экзистенциальной сфере.

Далее Вульфен затрагивает деликатную сторону темы: он прослеживает ее связь с общественными и политическими феноменами. То, как он это делает, создает впечатление, что он видит самое главное, но не хочет прямо говорить об этом. Так, он мимоходом упоминает о мошеннической стороне всякой современной рекламы

и о «несерьезной» стороне в современном мире бизнеса вообще, где есть банкроты, которые за три дня до объявления о своем банкротстве одевают жену и дочь «еще разок в бархат и шелка» и транжирят деньги до самого прихода полиции. Вульфен даже усматривает в мошенничестве определенный социально-политический протест, потому что аферистами нередко становятся дети из бедных семей, которые таким образом воплощают присущую каждому человеку мечту – «выйти в люди». Однако автор избегает бросать взгляд на актуальную общественную ситуацию и на недавнее политическое прошлое. Он не только умалчивает об инфляции со всеми ее ментальными последствиями; не только обходит молчанием мошенническую, располагающую к импровизациям и полную горячечных «фантазий» атмосферу 1923 года. Автор ничего не говорит и о конкретном политическом применении своей культурной криминалистики. Правда, он указывает на Наполеона, который был азартным игроком и «шутом своего счастья», но этот пример был вполне «благопристойным» и «благонамеренным» для немца того времени, к тому же образ Наполеона и без того напрашивался, так сказать, «носился в воздухе». Однако кайзера Вильгельма II автор скромно обходит стороной. Такого рода ассоциации – по меньшей мере на публике – не к лицу бывшему прокурору. Однако само собой разумеется, что исследование этой темы должно указывать и на то, что осталось недоговоренным, коль скоро речь идет о серьезных связях между аферизмом и обществом, лицедейством и политикой. Выражение мечтаний и фантазий в величественных позах со времен Вильгельма II стало заметным элементом немецкой политики[359]

. В ноябре 1923 года в мюнхенском путче Гитлера – Людендорфа впервые неудачно заявила о себе ассоциация «народных» аферистов.

Именно Томас Манн, который, точно чувствуя изменения в политическом климате, выпустил как раз в 1922 году (в раннем варианте) роман о Феликсе Круле – великолепную историю мошенника, подверг рассмотрению и политико-символический аспект феномена аферизма. Начиная с итальянской новеллы «Марио и чародей» (1930) традиционные «томасманниады» о художниках и буржуа, об артистах и шарлатанах, о неоднозначности «представляющей» жизни человека искусства – между почетом лауреата и скитаниями ярмарочного фигляра в «зеленом вагончике» – обретают новое измерение. Его взгляд простирается теперь и на поле политики, делая современных демагогов, гипнотизеров и заклинателей масс узнаваемыми братьями-близнецами актеров и художников. Рассказ Томаса Манна – это далее всего проникший зонд литературной диагностики эпохи[360]; с его помощью исследуются лицедейско-шарлатанские переходные сферы, лежащие на границе между политическим и эстетическим, между идеологией и актерством, между соблазнением публики и уголовщиной. Позднее Манн даже пишет набросок под провокационным заголовком: «Собрат Гитлер».