Критская Телица

Во-вторых, пресловутая бисексуальность античного Средиземноморья общеизвестна. Если не очень ошибаюсь, даже о Юлии Цезаре говаривали в Риме, будто он «муж всякой жене и жена всякому мужу»... Тринакрийский царь не составлял особого исключения, и тщательно заботился о том, чтобы в доме-дворце селились пригожие рабы не старше пятнадпяти-шестнадцати лет. Выбор Неэры поневоле ограничивался образом неблагоприятным, ибо умудрившиеся в однополой любви отроки оказывались щенками-сосунками неискушенными, стараясь покрыть невинную сверстницу.

И в-третьих. Каждого юношу глодало сознательное или бессознательное опасение за свою шкуру. Пробраться в опочивальню царской дочери — не шутка; невзначай можно лишиться головы, а то и, коль скоро царь проснется не в духе, повиснуть на дереве упомянутой головой вниз.

Чувство гордости, наравне с последним соображением, заставляло неудачников держать языки за зубами. Два с половиной года безуспешных попыток вынудили Неэру задуматься, но тут-то и объявилась у берегов Тринакрии миопарона «Левка».

* * *

Расенна был вовсе не похож на многочисленных несостоявпшхся любовников.

Этруск не спрашивал разрешения.

Просто действовал.

— Ты сделала верный выбор, козочка, — улыбнулся Расенна, провел огромной лапищей по вьющимся волосам Неэры, увлек опешившую девушку на постель и надолго примолк.

Царевна очутилась во власти весьма напористого, поднаторелого самца.

Покорно закинула руки за голову, прикрыла глаза.

В два-три приема Расенна задрал тонкую эксомиду, сгреб ее к девичьим подмышкам и, прежде нежели Неэра успела ахнуть, уже месил округлые чувственные груди, проводил по ним жесткими щеками, обжигая нежные соски отросшей за день щетиной. Наваливался бесцеремонно и тяжко. Вежливый похититель и предупредительный спутник превратился в глыбу чувственной похоти.

Пунцовая от возбуждения Неэра громко стонала и дозволяла вытворять с собою все, что угодно. Попробуй не позволь! Впервые в жизни подвергалась она такому дикому и яростному натиску. Придавленная к ложу громадным телом, царевна даже не могла извиваться и лишь восторженно вздрагивала.

Вскорости этруску прискучило свирепствовать на завоеванных высотах, и он решительно двинулся в окаймленную шелковистой порослью долину, которой через несколько минут предстояло изведать кровопролитное сражение.

Ладонь Расенны легла на увлажнившееся Неэрино лоно, пальцы, способные смять железную подкову, заиграли у еще запечатанного входа в заповедные глубины.

Теперь архипират возлежал рядом с девушкой и самодовольно созерцал безудержный плеск ее бедер. Царевна перекатывала голову по мягкой, набитой гусиным пухом подушке и уже не стонала, а по-настоящему кричала при каждом новом прикосновении.

— Да! — буквально взвыла Неэра, впиваясь ногтями в литое плечо. — Да! Да-а!

Она закусила губу, чуть не до боли распахнула ноги, выгнулась.

Вновь очутилась под пышущей жаром вожделения тяжкой махиной.

Руки, подобные могучим бронзовым рычагам, сжали Неэру, напрочь лишая возможности вырываться.

Раздался короткий, отчаянный вопль.

Расенна вскрыл, отверз, погрузился почти до предела и безостановочно заработал мускулистым задом.

В первые мгновения царевне казалось, будто ее разрывают пополам, но вскоре два тела — исполинское и хрупкое — поладили; женская плоть перестала противиться твердому, точно бронза, уду, туго двигавшемуся в не привычном к любовным забавам влагалище. Хлынули обильные соки, боль постепенно сменилась наслаждением — нараставшим и распространявшимся по телу Неэры, словно приливная волна.

Этруск убыстрил удары, затем неожиданно замер, напрягся, и первая тугая струя горячо вонзилась в недра женского чрева.

Неэра охнула навзрыд, обхватила бычью шею ликующего обладателя обеими руками и покрыла плохо выбритое лицо исступленными поцелуями.

* * *

— Задерживаться изволим, капитан? — ядовито полюбопытствовал Гирр.

— Мы люди наемные, — добродушно ответил Расенна. — Велят — задерживаемся.

— Сам ведь говорил: при дневном свете к острову не приближаться! А теперь уж точно до зари не поспеть.

— В порядке исключения, — возразил этруск, — можно войти в грот и средь бела дня. Вернее, утра. Нам повезло, приятель. Критского зоркого ока можно, думаю, впредь не опасаться.

— Почему?

— Так уж вышло. Мы теперь, благодарение государыне, числимся морскими лазутчиками, работающими ради общего блага. И родимые — твои родимые экипажи, полагаю, будут старательно воротить нос, повстречавши «Левку» среди морских хлябей.

— Это безумие! Миопарону видели возле Тринакрии, наверняка запомнили! Получается, о задуманном деле узнает целый флот?

— Ничуть не бывало.

— Поясни.