Кризис Ж

– Ну да, – подтвердил Боря, проследив за моим взглядом. – В детстве я был кудряв.

В большой комнате Борино кудрявое детство было представлено шире. Я насчитала семь его фотографий – и в школьной форме, официальные, и летние, любительские. На одной он был изображен рядом с красивой строгой женщиной в льняном брючном костюме и белых туфлях на квадратном каблуке.

– Это тетя? – спросила я.

– Нет, ты что, это мама. Тетя нас сфотографировала у Морвокзала.

– А ее фотографии есть?

– Да, в альбоме где-то. А, и вот здесь, за стеклом.

Я осторожно отодвинула дребезжащее стекло старого буфета – так чтобы не упали выстроенные в ряд цветные фигурки дельфинчиков, – и достала снимок.

– Они с мамой что, близнецы? – поразилась я. Лица у сестер были почти идентичными, только выражение совсем разное. Прямо лед и пламень.

– Нет, тетя старше на пять лет, – ответил Боря.

И теплее на пятьдесят градусов, чуть не сказала я. Вместо этого спросила:

– Как звали тетю?

– Тетя Миля. Эмилия Львовна. А мама – Оделия.

– Эмилия и Оделия! Красиво. Большинство девочек в детстве хотят, чтобы их звали примерно так.

– Ты-то, наверное, не хотела, – предположил Боря.

– Нет. Я хотела быть Катей или Машей. И чтобы от меня все отстали с вопросами.

Боря неожиданно поцеловал меня в макушку и пошел на кухню, я услышала, как засипел чайник.

Я села на диван, потом передумала, встала, открыла первый попавшийся ящик буфета. Вытащила оттуда еще одну фотографию – усталого худого мужчины с грустными глазами. Внизу она была подписана: Шевелев А. И.

Вернулся Боря, увидел нас с Шевелевым и вдруг рассмеялся:

– Пока я ставил чайник, ты раскрыла семейную тайну. На это тебе потребовалось тридцать секунд, а нашей семье – тридцать лет.

– Семейная тайна – вот этот мужик? – не поверила я.

– Да, доктор Шевелев Алексей Игнатьевич. Главврач больницы, в которой тетя работала медсестрой. Ее большая и единственная любовь. Все вокруг думали, что тетя Миля – старая дева. У нее же не было детей, она никогда не была замужем. И однажды выяснилось почему. Встретила этого доктора еще в юности и любила до самой его смерти. А скорее всего, и после нее тоже.

– Он, конечно, был женат?

– Ну естественно. Но ответные чувства испытывал. Когда моя мама об этом узнала, не разговаривала с тетей Милей два года. Она у меня женщина строгих нравов.

– Ничего себе. А ты знал о докторе Шевелеве?

– В пятнадцать лет узнал. Приехал к тете раньше на день – точнее, приехал как надо, но они там что-то с датами напутали. Забегаю в квартиру и вижу задумчивого доктора в семейных трусах. Я с ним был хорошо знаком, тысячу раз к тете в больницу заходил.

– И что он?

– Спросил, хочу ли я яичницу. Я хотел.

Понятно теперь, отчего доктор такой усталый. С ума сойдешь столько лет врать.

– Кстати, эту фотографию, – Боря кивнул на Шевелева, – тетя Миля украла со стенда «Ими гордится Сочи». Сама хотела им гордиться, в одиночку. Ну и была немного хулиганка, очень к тому же романтичная.

– А откуда мама узнала про семейного доктора в семейных трусах? Не от тебя же.

– Нет, конечно. Тетя Миля сама потом рассказала. Может, боялась, что я проболтаюсь, а может, просто надоело молчать. Мне она тогда, отправив доктора Шевелева домой к жене, велела одно: «Никогда так не делай. Не разбрасывайся. Скорее всего, ты такой же однолюб, как я и твоя мать. Поэтому выбирай лучше. И пусть твой единственный любимый человек будет для тебя свободен». Я прямо дословно тогда запомнил от шока. А она надела фартук и пошла печь сырники. У нее отличные и уникальные сырники получались. Маленькие, пышные, пахли ванилью и… радостью они пахли. Я спрашивал рецепт, она что-то бормотала про девятипроцентный местный творог, но, похоже, рецепта не было, все делала на глаз.

– Мама не пробовала повторить? – спросила я про сырники, чтобы не спрашивать больше про доктора Шевелева.

– Да я их при ней не упоминал – мама и так немного нервничала, когда я о тете говорил. Ревновала, видимо. Но к морю регулярно отправляла, потому что ребенок должен дышать чем-то, кроме Воронежа.

– Тетя тебя очень любила, – я кивнула на ряды его фотографий.

– Да, и я ее. Иногда к концу лета, забываясь, называл мамой. Это был наш секрет.

Доктор А. И. Шевелев на снимке печально усмехнулся – знал толк в секретах.

Боря замолчал: чайник на кухне свистел, а он не реагировал.

– Слушай, не пей пока чай, – сказала я. – Сейчас приду.

Когда я вернулась, Боря спал в маленькой комнате на диване – видимо, на том же, на котором всегда спал летом у тети. Я прокралась на кухню, нашла фартук, пооткрывала немного дверцы и приступила к экспериментам.

Боря пришел на запах. Выглядел пораженным и беззащитным, я даже немного испугалась за него – вдруг подумает, что тетя Миля ожила, а потом огорчится.

– Это те самые сырники! – сказал он, взглянув на них. Потом попробовал один прямо со сковородки и подтвердил: – Те самые! Как тебе удалось?