Кроха

Эдмон наблюдал, как мы возимся с новой головой, и не отводил взгляда. Он сидел, выпрямившись на стуле и смотрел широко раскрытыми глазами, но не плакал. Когда работа была завершена и голову вынесли из Обезьянника, я заметила Мерсье, примостившегося в уголке. Вот он плакал.

– Надо было оставить вас в Берне, – пробурчал он.

– Но тогда я бы никогда не приобщился к такой красоте, – воскликнул Куртиус, поглядев на вдову.

– О, Крошка, – продолжал Мерсье. – Крошечная жесткость, крошечный нож, крошечное пятнышко крови. Твое личико вполне соответствует духу эпохи. Ты обрела себя: крошечный кошмар.

– Почему вы говорите мне такие вещи? – спросила я. – Почему вы меня оскорбляете? Чем я это заслужила? Я же не рубила эти головы, так?

– Прощайте, – сказал Мерсье. – Вряд ли я снова приду сюда.

Мерсье выпустили через главный вход. Он остановился, обернулся и, прежде чем уйти, пнул здание носком башмака.

– Но вина нашего попил вволю, – заметила вдова.

– По правде сказать, – заметил мой хозяин, – мне никогда не нравилась его голова.

Поздно вечером того же дня, когда мы сидели в зале, вдова подле моего наставника, опять зазвякал колокольчик Анри Пико. За воротами стоял Жак Бовизаж, в одной руке он держал саблю наголо, в другой – мушкет. Он попросил впустить его. Последовавшие далее слова произносились шепотом (внутри) и громогласно (снаружи).

– Он нас всех убьет, – прошептала вдова.

– Нет, он никому не причинит вреда, – возразила я.

– На нем кровь, – сказал Мартен Мийо. – Я отсюда вижу.

– Так что, впустим его? – спросил Куртиус.

– Он не в себе, – настойчиво уверяла вдова. – Он нас всех изрубит в куски, а наутро будет рыдать в три ручья.

– Жак, – усмехнулась я. – Наш кровожадный Жак.

– Вылепи меня! – заорал Жак из-за ворот. – Вылепи меня!

– Это против правил! – зашептала вдова. – Мы не лепим своих. Мы не выставляем себя на всеобщее обозрение. Мы в этом не участвуем.

– Я был занят делом! – ревел Жак.

– Он сильно пьян, – заметила я. – Да, он явно не в себе.

– Ну, пускай проспится у кого-нибудь на крыльце, – предложил Куртиус.

– Какое там проспится! – вздохнула вдова. – Разве от такого можно проспаться?

– Занят делом! Ох, каким делом! – кричал Жак. – Посмотрите на эти руки!

Наступила затяжная тишина.

– Он ушел? – предположил Мартен.

– Думаю, да.

Но тут раздался вопль Жака:

– О, помогите! Помогите Жаку! Кто же поможет Жаку?

– Я не могу этого вынести, – заявил мой хозяин.

– Крошка! Помоги мне, Крошка!

– Пойду к нему, – сказала я.

– Эмиль! Эмиль! – хныкал Жак.

– Он кричит потише. Он успокаивается, – проговорила вдова, – но пустить мы его не можем.

– Что же делать? – завывал он. – Что мне теперь делать?

– Он скоро уйдет, – уверенно сказала вдова. – Он утихомирится.

– Семья! – истошно вопил Жак. – Мать! Отец! Сестра! Брат!

– Жак Бовизаж, – зашептала я. – Тихо!

– Я! Я! Я! Помогите! Помогите мне!

И тут он завыл, и это был долгий и страшный звериный вой. Потом все стихло. Он убежал.

– Завтра, сударь, нам надо его поискать, – предложила я моему наставнику.

– Да, Мари, он успокоится к утру. Не удивлюсь, если он позже вернется и уляжется спать у наших ворот.

Но Жак Бовизаж не вернулся ни той ночью, ни на следующее утро. Почуяв вкус и запах крови, он отверг мягкую кровать, отринул теплый комфортный дом и вернулся, в обнимку со своим горем, обратно на улицу.

В ту ночь город словно подменили, и наш бульвар дю Тампль захлестнула непривычная тишина. Улица, по которой некогда спешили по делам люди и грохотали кареты, теперь была безмолвна. Городские ворота заперли. По всем районам бродили вооруженные пиками люди и стучались в двери. На реке через равные расстояния выставили дозоры в лодках, и дозорные стреляли по всему, что двигалось.

Утром, когда городские ворота вновь распахнулись, мы с Куртиусом отправились на поиски Жака, звали его, свистели и кричали. Мы останавливали прохожих. Мы предлагали вознаграждение за любые сведения о нем. Но в тот день, как и на протяжении многих последующих дней, о нем не было ни слуху ни духу.

– Мой Жак, – горестно повторял Куртиус. – Мое дитя! А что будет, если к нам ночью нагрянут грабители? Кто нас теперь будет охранять?

Глава пятьдесят восьмая

Никаких чувств

В те дни все городские ворота, все ставни и все окна были закрыты по указу Коммуны[15] и основные улицы в центре были оцеплены четырьмя шеренгами солдат. Куртиус, вдова, Эдмон и я сидели в церкви Мадлен, на рю де ла Мадлен, куда нас вызвали ранним утром по распоряжению Национальной ассамблеи. Получив письменное предписание явиться, мы поднялись на рассвете, помылись и с превеликим тщанием оделись. Мартен Мийо внимательно нас оглядел, сдул пылинки, поправил трехцветные кокарды, отступил на шаг, чтобы бросить на нас последний взгляд, и махнул нам на прощанье.

– Все будет хорошо, – заверил он. – Ну и день! Вы это заслужили!

И мы двинулись в путь. Я обернулась, чтобы махнуть ему в ответ, но мой взгляд привлекла одинокая фигура на соседней улице: человек стоял, спрятав подбородок от ветра в поднятый высокий ворот куртки.