Кроха

И она отвернулась, эта Фурия. Такая неприступная, точно мы с ней до этого не встречались, сейчас она вела себя как взрослая дама. Мне отказали последние фавориты – Фурия и раскрашенный гипсовый человек. Два лакея отвели меня вниз, плотно держась возле меня с обеих сторон, словно торопились выпроводить.

Покуда меня поспешно вели по коридорам, я заметила, что была не единственная, кого попросили с вещами на выход. В коридоре стояли многочисленные сундуки, сновали лакеи, неся в руках какие-то вещи, обернутые в тряпицы.

– Куда это все уезжают? – спрашивала я. – Почему покидают дворец?

Но мне никто не удосужился ответить.

Жак ждал меня у ворот. Я обрадовалась ему. Но вид у него был неважный: синяки под обоими глазами и глубокая царапина на лбу, да и со мной он держался скованно и как-то неприветливо. С ним был и его прислужник со свирепым выражением лица – тоже весь в синяках.

– Тебе сделали больно, Жак? О Жак, мне так жаль, если тебе больно!

– Жаку не могут сделать больно, – буркнул он. – Никто не может.

Когда омнибус тронулся в путь, я думала только о любви. Я любила Эдмона Пико, но потом его у меня отняли. Теперь в одном кармане у меня лежало сердце, а в другом – селезенка. Иные доказательств мне были не нужны. Я уже возвестила о себе миру. Я оставила свои восковые клейма. Она еще за мной пошлет, думала я, она обязательно пошлет за мной.

– Мой буфет! – горестно воскликнула я. – Хочу к себе в буфет!

Но мой буфет заперли, и я уже не могла туда вернуться.

Книга пятая

1789–1793

Народный дворец

Моя жизнь с двадцати восьми лет до того, как мне исполнился тридцать один год.

Глава сорок пятая

Вход и выход

Всю дорогу до Парижа Жак не спускал с меня глаз – как и его бритый парень. И я поняла, что уж коли между нами могла бы завязаться беседа, начать ее предстояло мне.

– Кто твой друг, Жак?

– Это мой малец. Звать Эмиль.

– Привет, Эмиль, очень рада с тобой познакомиться. Я – Мари.

Эмиль молча скривил губы.

– Да он в точности, как ты! – воскликнула я. – Ты такой же был!

– Он меня малость копирует. А мне что? Он же мой лакей. Ему платят, чтобы он мне помогал.

– Ему платят, ты сказал?

– Нам всем платят.

– Видно, у вас и впрямь большие перемены и так много новых слуг.

– Это да. У нас места стало куда больше, чем раньше. И у меня теперь есть Эмиль, мы отлично ладим.

Эмиль оскалился на меня.

– Она хорошая, Эмиль, она – друг. Мы давно не виделись.

– Теперь я с тобой.

– Ну да. Со мной.

Поначалу мне показалось, что Жак Бовизаж поправился, но потом поняла, что он раздобрел не от жирка, а от заботливости. У него появилась привязанность, родительские чувства придали округлой мягкости грубым чертам его лица. В мое отсутствие, как я предположила, он нашел объект, на который можно было излить накопленный им запас нежности, чему я не удивилась, но все равно меня кололо чувство ревности.

Мы въехали в Париж и покатили по кривым людным улочкам, которые запомнились мне не такими унылыми, какими они выглядели сейчас, и наконец моему взору предстал наш бульвар дю Тампль.

И я его увидела – Обезьянник, значительно разросшийся за годы моего отсутствия. Я даже оробела. Это было похоже на встречу после десятилетней разлуки со старым другом, который из худенького юноши превратился в корпулентного господина. Некогда юноша стал взрослым мужчиной – и преобразился полностью.

На фасаде я увидела уже не одну дверь, а целых две – над одной висела вывеска ВХОД, над другой – ВЫХОД. Наш прежний сосед по бульвару – Маленький житейский театр – был снесен, и на его месте выросло новое крыло Обезьянника. Справа, на пустыре, где некогда располагалось кафе шахматистов, появились новые пристройки. Всю эту разросшуюся архитектурную громаду теперь защищали высокая металлическая ограда и широкие ворота с торчащими вверх пиками, в которые меня впустил Жак. Высоко на воротах висел старенький колокольчик Анри Пико. Я подошла к двери с вывеской ВХОД, но прежде чем поднялась по ступенькам крыльца, Жак взял меня за руку.

– Не сюда, Крошка, входить надо через заднюю дверь.

Я последовала за ним и вступила на незнакомую территорию: крашеные стены, грязные полы, повсюду сновали мальчишки, занятые своими делам. Возле заднего входа громоздились витринные манекены. Я их узнала! Это были последние останки воспоминаний об Эдмоне Пико, сгинувшем в типографии Тикра. У одного манекена на лице виднелись усы. Я поглядела на них с ужасом. Но Жак потащил меня дальше.

– Идем, – озабоченно произнес он. – Скорее! Нельзя заставлять их ждать.

В кухне я увидела Флоранс Библо: ее лицо по-прежнему лоснилось, но теперь появились новые морщинки и складки, и ей помогала худенькая девчушка в фартучке.

– Привет, Флоранс! – воскликнула я. – Помнишь меня? Как же я соскучилась по твоей стряпне!

– Гыгыгы, – произнесла она со смешком, в точности, как раньше.

– Крошка, поспешим. Не надо их огорчать!