Кроманьонец

_Однажды в будущем поехали мы чуть ли не всем гарнизоном помогать колхозникам в уборке урожая. Тогда, в средине 1960-х, осенью, а бывало и зимой, приходили на предприятия и в организации разнарядки на овощные базы, в народе прозвали такую работу – «кагаты», производное от слова «кагат» – куча овощей в хранилище. А когда по весне поднималась зелёная травка, овощные базы как-то скисали и пропадали совсем. Но им на смену шли уже более обременительные командировки в подшефный колхоз. Пока шла пахота или сев яровых, колхозники справлялись сами. Однако с середины июня, когда в лугах начинался покос кормовых трав, и до октября – уборки позднего картофеля, других корнеплодов и капусты, и страну лихорадило от колхозных разнарядок. Если инженеров не хватало, а пролетариев трогать нельзя было никак, на помощь селу бросали армию…

Колона «икарусов» допилила по просёлку к полям. Солдаты и взводные выгрузились, а командному составу председатель решила устроить экскурсию по окрестностям села. Как заведено, к местной речке с рыбалкой и ухой. Рука у колхозного руководителя Дарьи была сухая, горячая, рукопожатие крепкое, как и сама девица. В автобусе она выпила с нами по стаканчику, и не просто так.

– За победу! За жизнь трудовую, мирную, сладкую! – провозгласила она.

Смело выпила, прижалась губами к руке, так заглушая жгучую горечь в горле, и лукаво стрельнула большими бедовыми глазищами да прямо в меня. Огонь баба: высокая, с подлитой полнотою в груди и бёдрах, ногами длинными, стройными. Когда вышла из автобуса, то к воде направилась с игривой быстринкой в походке. Ну и поглядывали мы на неё время от времени.

Только устроились на берегу, как услышали громкий голос дамочки:

– А это, товарищи, хрен!

Мы начали ржать, а она не понимает с чего, манит нас и продолжает кричать:

– Который с большими листьями по центру! – Под ноги себе пальцем тычет.

А мы уже лежим. Смеяться нет сил.

…Вот и я тащу пару горшков на просушку, место ищу подальше от посёлка и натыкаюсь на заросли дикого хрена. И сразу захотелось мне крикнуть: «А это, товарищи, хрен!»

Как раньше эти заросли не заметил? Может, потому, что всё в цветах было? Широкие длинные листья хрена с другими никак не спутаешь. Обрадовался, конечно. Хрен – природный лекарь. Его можно есть сырым и делать компрессы, перетерев в кашицу. Точно помню, что богат корень на витамины, а компрессы показаны при зубной и головной боли, радикулите, для заживления ран. А главное! Если мясо или рыбу пересыпать измельчёнными корнями хрена, то они долго сохранят свежесть. В общем, решил копать.

Поставил горшки там же. Пока перенёс налепленную с утра посуду, алый закат окрасил небо над рекой. Достал нож и начал обкапывать корень. Вначале разрыхлял землю у корня, потом выгребал её руками. Поглядывал на грязные пальцы и неровно обрезанные ногти и кручинился. Сколько лет прошло, а всё никак не привыкну. Хоть и следил за руками: тёр ежедневно песком, наносил жир, острыми палочками вычищал грязь, а всё равно выглядели они ужасно.

Солнце село, взошла луна, я обрубил то, что сумел выкопать, – корешок сантиметров семьдесят в длину – и потащил к дюне. Представил хренчик под сметанкой и чуть слюной не захлебнулся.

А смогу ли я сделать сметану из козьего молока? Помнилось почему-то, будто без сепаратора сделать это сложно. Да ещё какие-то отличия существуют между козьим и коровьим молоком. Потом подумал, что молока мне понадобится литров пять, а то и больше, и отложил эту идею на потом. Нельзя у пастухов привычную еду отнимать. Ведь сметана собирается со скисшего молока…

Замечу, что товарищи-скотоводы с удовольствием халявничали, но сами коммунистического сознания не имели, и это обстоятельство меня очень огорчало. Когда вернулись мужчины, они таки притащили корзину всяких камней. Обнаружил в ней три самородка меди и нужную руду. Правда, немного. Начал расспрашивать Уро, где он нашёл этот камень. Показал ему на кусок породы, уж очень похожий на те, из которых удалось выплавить мои латунные изделия. Вожак сказал, что место помнит. Я на радостях принёс «бутыль» вина. Сам ещё не пробовал. Ну, и как водится, на троих, с Утаре, мы её распили. Хорошо пошло! И пить было приятно, и в голову мне дало сразу. А утром проснулся от крика:

– Лоло!

Отодвинув плетёную заслонку, Уро откинул с входа шкуру и ввалился в наш дом. Я тру глаза, на волчиц поглядываю. Начинаю злиться и их спокойствию, и на Уро, шарящему взглядом по жилищу.

– Потерял что-нибудь? – спрашиваю козопаса, а сам чувствую, очень хочу сделать с ним что-нибудь плохое.

– Пить хочу!

Утаре проснулась, села и тоже ничего не понимает. Не сошёл ли верзила с ума? Я ему спокойно говорю:

– Так к реке тебе надо, а мы поспим ещё…

– Нет. Дай, что вчера пили!

Ах вот оно что! Бутылки с вином я прикопал у стен. И не потому, что переживал, будто кто без спроса возьмёт. Такое мне даже в голову не приходило. Вино прохладу любит, поэтому и зарыл. Понял, что Уро желает, и как-то сразу успокоился.

– Вина, значит, хочешь? – пробормотал и стал натягивать мокасины.