Крошка Доррит. Знаменитый «роман тайн» в одном томе

Артур стоял за своей конторкой, задумчиво глядя в освещенное солнцем окно, и на душе у него было грустно, как всегда бывает после проводов; эта грусть, это щемящее чувство пустоты, сопровождающее любую разлуку, словно служит предвестием той Великой Разлуки, тень которой нависает над каждым из нас. Вскоре, однако, его праздно блуждавшие мысли вернулись к предмету, который больше всего занимал их последнее время, и он в сотый раз стал перебирать в памяти все подробности того вечера, когда он у матери встретился с Бландуа. Снова этот загадочный человек обгонял его на кривой темной улочке, снова Артур следовал за ним и терял его из виду, неожиданно находил во дворе материнского дома и вместе с ним дожидался у запертых дверей.

Кто там шагает в поздний час?Кавалер де ла Мажолэн.Кто там шагает в поздний час?Нет его веселей.

Не первый раз вспоминался ему этот куплет детской песенки, который тогда напевал незнакомец; но, поглощенный своими думами, он не заметил, что повторил его вслух – и потому вздрогнул от неожиданности, когда чей-то голос пропел следующий куплет:

Придворных рыцарей краса

Кавалер де ла Мажолэн,Придворных рыцарей краса,Нет его веселей!

Это Кавалетто, думая, что он остановился, не зная, как дальше, услужливо подсказал ему слова и напев.

– А, вы знаете эту песенку, Кавалетто!

– Per Bacco! Еще бы, сэр! Еще бы, сэр! Кто же ее не знает во Франции! Я сотню раз слышал, как ребятишки поют ее за игрой. В последний раз, когда ее привелось мне слышать, – добавил мистер Баптист, который, вспоминая о родине, всегда начинал строить фразы по образцу родной речи, – ее пел нежный, детский голосок. Такой милый, совсем ангельский голосок. Altro!

– В последний раз, когда мне привелось ее слышать, – сказал Кленнэм, – ее пел голос, в котором ничего ангельского не было. Скорей наоборот. – Он сказал это больше для себя, чем для собеседника, и так же для себя повторил сказанные тогда незнакомцем слова: – «Громы и молнии, сэр, нетерпение – мое природное свойство!»

– Ай! – вскричал Кавалетто, ошеломленный, и вся краска сбежала с его лица.

– Что с вами?

– Сэр, знаете ли вы, где я последний раз слышал эту песенку?

С живостью, свойственной ему от природы, он пальцами стянул глаза к переносице, очертил в воздухе большой крючковатый нос, растрепал волосы, надул верхнюю губу, изображая густые усы, и закинул на плечо полу воображаемого плаща. Разыгрывая эту пантомиму с быстротой, недоступной представлению тех, кому не случалось наблюдать итальянских крестьян, он еще ухитрился изобразить на своем лице странную и зловещую улыбку. Но мгновение спустя он уже опять был самим собой и растерянно глядел на своего покровителя.

– Ради всего святого, что это должно означать? – спросил Кленнэм. – Вы знаете человека по фамилии Бландуа?

– Нет! – сказал мистер Баптист, энергично тряся головой.

– Но вы только что изображали кого-то, кто вместе с вами слушал эту песенку, не так ли?

– Да! – сказал мистер Баптист, столь же энергично кивая головой.

– Так разве этого человека звали не Бландуа?

– Нет! – сказал мистер Баптист. – Altro, altro, altro! – К движению головы он присоединил движение указательного пальца, и то еще протест казался ему недостаточно выразительным.

– Погодите! – воскликнул Кленнэм и, достав афишку, разложил ее на конторке. – Он это или не он? Вы поймете, если я прочитаю вам вслух?

– Пойму, пойму. Все пойму.

– Но вы и глазами следите тоже. Подите сюда и смотрите, что я читаю.

Мистер Баптист стал подле Артура и, быстро водя глазами по строчкам, с нетерпением выслушал все от начала до конца, после чего с силой прихлопнул афишку обеими ладонями, точно хотел раздавить какое-то ядовитое насекомое, и, повернувшись к Артуру, крикнул:

– Он! Он самый!

– Кавалетто! – с большим волнением сказал Кленнэм. – Вы не знаете, как это для меня важно! Скажите, где вы повстречались с этим человеком?

Мистер Баптист, явно смущенный вопросом, медленно снял руки с афишки, попятился на несколько шагов, сделал вид, будто стряхивает с рук пыль, и наконец через силу ответил:

– A Marsiglia – в Марселе.

– Что он делал там?

– Сидел в тюрьме. Он – altro! – Мистер Баптист снова приблизился и договорил шепотом: – Он убийца!

Кленнэм отшатнулся, как от удара, – слишком страшным было это слово в применении к человеку, с которым имела дела его мать. А Кавалетто между тем упал на одно колено и, отчаянно жестикулируя, умолял, чтобы ему позволили объяснить, каким образом он очутился в такой чудовищной компании.