КРОВЬ СО ЛЬДОМ (СИ)

— Манеки-неко? – она косится на него вопросительно, когда находит свой контакт в списке. — Это те игрушечные жёлтые кошки у входа в китайские лавки, которые постоянно лапой машут?

— Какое невежество, – раздражённо выдохнул Ричард. — Нет, не всегда. Это талисман.

— И что это значит? – темнота под его веками расходится узорами, как рябь по воде.

— Дословно: манящая кошка. Есть легенда про храм Готокудзи, – выдохнул Баркер. — В нём в бедности жил монах со своим котом, пока храм не заметил богатый князь по имени Наотака. Начиналась гроза. Он встал под деревом, а потом заметил, как кот лапой зовёт его внутрь. И пошёл. После этого в дерево ударила молния, которая, если бы тот не ушёл, обрушила ствол прямо на него. По легенде, кот спас его. В честь кота, собственно, эти талисманы и стали делать.

— Надеюсь, ты не находишь в этом никакого символизма? – Скарлетт прыснула.

— Может, и нахожу, – фыркнул Ричард, явно неудовлетворённый ответом.

— Я думала, что ты ориентировался на легенду про куртизанку, кошке которой отрубили голову, – она села; Рик наконец раскрыл веки.

— Ага, и которая отлетела от потолка и убила змею позади своей хозяйки. Бредятина, но вполне забавная.

— Любишь кошек? – Скарлетт спрашивает ни с того ни с сего, вонзая зубы в слова, одаряя его неоднозначным взглядом.

Температура в помещении словно резко подскакивает; Баркер, ещё полчаса назад страдавший от того, насколько сильно мёрзли конечности (пальцы в особенности), чувствует, как где-то внутри зарождается искусственное тепло. Оно мешается с кровью, за считанные секунды охватывая всё большую территорию его тела. Тепло испаряет раздражение.

Рик улыбается как-то нелепо, закрывая лицо ладонями:

— Поклоняюсь им, как древний египтянин и считаю за священных животных, – он трёт глаза. — А вообще-то да, ты угадала.

На языке разливается вкус призрачной сладости. Боль, от которой хотелось избавиться, отозвалась лёгкими, едва ощутимыми покалываниями в области шва, а затем исчезла вовсе. Дышать становится легче.

— И сколько у тебя их было всего? – в её голосе ему слышится такая же придурковатая улыбка.

— Одна, – он забрасывает жвачку в рот, наблюдая буйство красок комнаты, ранее им незамеченное.

— Звучит грустно, – Скарлетт хмурится. Её мимика всё разнообразнее.

— Она не могла долго находиться одна и везде бегала за мной, – начал Рик. — Когда я закрывал её в комнате, она пыталась открыть дверь лапами. Или царапала дерево. Очень часто.

Гилл резко выпрямилась, приняв позу лотоса. Энтузиазма в ней было больше, чем обычно, да и эмоций, если честно, тоже – в одних только глазах виднелся живой блеск интереса, который Ричард не мог наблюдать в обычное время.

— Как её звали? – слегка наклоняется вперёд, не сводя с него глаз.

— Азула. Пушистая персидская кошка, – он начал рассматривать пальцы и прощупывать миллиметры кожи. — Милдред избавилась от неё, когда мне было десять.

— Милдред? – переспрашивает, немного покачиваясь.

Баркер поднимает глаза на неё и объясняет как-то лениво:

— Моя мать.

— Называешь её по имени, – вдумчиво констатирует Скарлетт, пытаясь найти позу наиболее удобную: она начинает заламывать пальцы и руки, беззвучно стучать по коленям, грызть нижнюю губу с ногтями, сопроваждает всё это попытками усесться как можно комфортнее.

— Так легче. Всё ещё надеюсь на то, что я приёмный, но за все двадцать три года жизни документов об усыновлении так и не нашёл, – смеётся тихо, ощущая, как в голове, укрощая хаос мыслей, поселяется умиротворение.

— Расскажи, – немногословно изрекает та, оглядывая искусанную пластину ногтя.

— Нечего рассказывать, – жмёт плечами. — Я не питаю глубоких чувств к своей семье. Не скрываю этого.

— Она тебе омерзительна, – подмечает, всё так же фокусираясь на ногте.

— В каком-то смысле. По идее, я должен быть благодарен, но кроме отвращения по отношению к ним ничего не испытываю, – Рик обнаруживает в себе желание достаточно странное. Хотя… Нет, на данный момент оно не кажется таковым.

Ричард, большую часть времени скрывающийся за оболочками разных окрасов, никогда не распостранялся на тему чего-то личного, особенно тогда, когда от него этого требовали. Не то, что бы для Баркера это было табу – он просто не видел в этом смысла. Прошлое, в общем-то, должно оставаться в прошлом. Воспоминания о детстве и юности – всё в топку: в его нынешнем мире они не имели права на существование, да и бесцельное нытьё ещё никогда никому не помогало.

— И что этому поспособствовало? – продолжает настойчиво, с неподдельным интересом и тенью искренности на лице.

— Образ жизни. Образ в глазах общественности. По большей части, только образы, ничего существенного, – тяжело вздыхает. — Подобие дисциплины в доме. Не знаю, это всё как-то мерзко.

— Не хочу вытягивать из тебя по слову, – уголки её губ тянутся вверх. Картинка становится насыщенней, создавая сладкую иллюзию, наполнявшую лёгкие свежим воздухом: состояние подавленности гаснет, как догорающие в костре угли.