Круг замкнулся

Да и зачем что-то исправлять, если в жизни не осталось смысла?

– Ты предала нас, – повторила Горлица. – Я проклинаю и изгоняю тебя.

«Проклинаю». Слово ломалось надтреснутым голосом, рассыпалось по сухим губам и осколками впивалось под кожу, медленно подползая к застывшему сердцу.

«Проклинаю». Длинные пальцы Горлицы попарно скрестились: указательный и средний, безымянный и мизинец. Вытянутые руки мелко задрожали – тепло из самого сердца Белянки хлынуло внутрь невидимого шара между ладонями ведуньи, и та коротким броском вырвала поток и утопила в земле.

Этим жестом проклинали.

Белянка упала бы, если бы не взгляд Ласки. Черные угольки глаз, изгиб припухлых губ: она улыбалась и делилась теплом. Сестра. Белянка благодарно впитывала солнечные капли ее улыбки и держалась на ногах голым упрямством. Пустота шла из сердца, и холодно было так, что ресницы будто заиндевели.

Трясущимися руками сельчане повторили проклятие.

– Уходи! – прокричала Горлица.

Гулкое эхо разлетелось в обледенелой пустоте.

Уходи. Уходи-уходи.

– Уходи, уходи, уходи… – шептали губы бывших друзей.

– Уходи, уходи, уходи… – вторили листья, травы и струи воды.

Уходи.

Они все прогоняли ее. Искренне, от чистого сердца гнали прочь. На верную гибель и вечное одиночество. Ни одна лесная деревня не приютит проклятую, не поделится куском хлеба в голод и огнем в стужу. И все они гнали ее в один голос. Приятели детских игр. Соседи и хорошие знакомые. Сколько раз она помогала им мелкой ворожбой, делом или добрым словом! Сколько тепла и сил на них тратила.

Амулет для храбрости Русака. Заговор против женских болячек Холщовой. Ночи напролет у колыбельки младшего Боровикова. Хороводы с малышней на праздниках. Пироги на всю деревню с тетушкой Пшеницей. Зимние вечера у растопленных очагов, сказки и напевы осипшими голосами.

И все они гонят прочь.

Даже Ловкий. Надежный и солнечно-рыжий. Брат.

Даже Ловкий ее гонит! Не смотрит в глаза – и гонит! Обвиняет в предательстве! Когда ей ни жизнь не нужна, ни смерть – лишь бы выполнить последнее обещание Стрелку, а дальше – будь что будет. Ни дышать не хочется, ни двигаться. Только держаться за ускользающие воспоминания.

А они гонят! Гонят прочь!

И Горлица. Сколько лет под одной крышей росли? Из одной миски ели? Распевали заклятия на голоса.

Сквозь пелену слез поляна расплывалась цветными пятнами. Разглядеть бы напоследок, запомнить утоптанные тропинки, скрипучие ветви, донные камни, травяные крыши и старые лодки на привязи. Запомнить бы лица, и звуки, и запахи. Запомнить бы… да зачем?

Делится теплом Ласка, сквозь кривую от ужаса улыбку – никогда бы не видеть такого ее лица. Но она делится, изо всех сил противится общему проклятию. Незаметно спасает названую сестру.

«Спасибо…» – невесомо коснулась ее мыслей Белянка, прячась от Горлицы.

Деревянные ноги шагнули вперед. Раз, еще раз. У воды стоял Дождь, и душа от его взгляда рвалась на куски.

– Я не смогла, прости. Я подвела, – беззвучно шепнула Белянка и зашла в реку.

– И не возвращайся! – крикнула в спину Горлица.

Белянка нырнула с головой. Течение ласково окутало распущенными волосами, забралось под нижнюю рубаху, пощекотало шею мелкими пузырьками. Приняло как родную дочь, прижало ко дну. Река протекала, будто насквозь, через ладони и ступни, по животу и спине, по щекам. Вымывала слезы, уносила последние силы и память. Оставляя лишь беззвучный и вечный покой.

Здесь, на дне, тихо и хорошо. Нет выжигающих глаз, неизбежного утра. Если грести по течению, можно догнать Стрелка. Забраться к нему в ладью, прижаться всем телом и больше никогда не отпускать, не размыкать объятий. Тихо и почти не страшно.

И громче слышится:

– Я с тобой, – при каждом ударе сердца.

И даже не хочется дышать.

Натянулся подол юбки: зацепился за корягу. Белянку отбросило назад.

Резко кончился воздух.

Вот и все? Так просто?

– Помоги… им… обещай… – стукнули в висках последние слова Стрелка.

Белянка рванулась вверх. Раз, другой – ткань не поддавалась.

Зачем выплывать? Зачем жить?

И тут будто все призраки, живые и ушедшие, окружили Белянку безликими тенями, зашептали, закричали, заплакали десятками голосов позабытой жизни:

– Обещай…

– Давай, попробуй, убей себя заживо, попробуй!

– Ты – камень, что может сохранить равновесие.

– Девочка моя, доченька. Мышка моя. Мы с тобой справимся. Все у тебя будет, девочка моя, все будет. Только держись! Никогда не сдавайся, слышишь? Живи, покуда не пришло твое время, во что бы то ни стало – живи!

– Должен же быть, сумерки его подери, этот другой выход!

Должен быть выход. Живи!

Белянка подтянула себя ко дну, цепляясь за корягу, руками рванула подол, согнула колени и из последних сил оттолкнулась. Долго, бесконечно долго, целый удар сердца тянулся подъем к поверхности, к жизни, к воздуху. Река сама выталкивала измотанное тело.