Круг замкнулся

Белянка выдержала ее взгляд.

– Я… попытаюсь найти другой выход.

– Попытайся. Должен же быть, сумерки его подери, этот другой выход!

Она скрестила на груди руки, запрокинула голову и… рассмеялась, губами ловя солнечные лучи. Безумно. Светло и легко рассмеялась.

– Незабудка! – донеслось снаружи, заскрипели старые петли.

– Нам пора, – перестала смеяться Рани. – Мне пора умирать. А тебе пора жить.

Белянка кивнула и взяла ее за руку:

– Только обратно поведу я, мы не вернемся в ту комнату и в то болото.

Рани кивнула, и они пошли по цветочному лугу, тихими комнатами приюта, редким смехом сирот, рассветами и закатами, цветами в саду, росой на листьях, свободой улиц и грохотом музыки, победами и радостями, поцелуями Ларта и блеском его глаз, пока не вышли на кованый мостик и не встретили там Стела. Он согревал взглядом цвета обожженных каштанов и протягивал руку.

Здесь он был другим. На волосах блестели капли дождя, щеки и кончик носа румянились от холода, вокруг глаз собрались лучики морщинок, а мягкой улыбке хотелось верить: он улыбался так, будто знает все ответы мира, спасет и убережет от любой беды.

– Рани? – повернулась к ней Белянка.

Болотистые ледышки глаз таяли и светились нежностью, ямочка на правой щеке, трогательный изгиб губ и наклон головы преображали грубоватое лицо.

– Улыбка так тебе идет! – повторял Стел и едва заметно краснел.

Рани посмотрела на Белянку, покачала головой и затараторила:

– Нет, он не любит меня. Нет, не любит. Это жалость. Он хотел, чтобы я жила. Показать мне теплый ветер хотел.

– А ты? – прошептала Белянка и сжала ее ладонь.

– Я? – Рани уставилась на взрытую брусчатку под ногами. – Разве я умею любить?

– Да, – Белянка дернула ее за руку, перехватила взгляд и повторила со всей верой, на которую только была способна: – Да!

В черноте зрачков колыхались отблески костра. Белянка потянулась туда, и они вновь очутились у Ивы. Шелестел ночной ветер, трепал на веревке одежду, забавлялся с костром. Рани лежала на земле, и Белянка ощущала ее спиной каждый камень, каждую кочку и ветку, смотрела ее глазами на близкое – слишком близкое – лицо Стела, ловила короткие поцелуи безумия и задыхалась под тяжестью его тела.

– Стой… – Рани зажала ладонью его губы.

И Белянка через край хлебнула той горькой силы, что потребовалась для такого простого движения и короткого слова. Как же хотелось промолчать! Обнять всем существом единственного в целом мире человека, которому не наплевать, который не отворачивается и согревает в любую погоду, который верит в нее. Ради которого хочется жить. Выпустить бы из души все невыплаканные слезы, затопить его нежностью и светом. Светом, который давным-давно угас. Раствориться бы в его поцелуях и не думать ни о чем. Вжаться в его тело, чтобы обнял в ответ так, будто бы никогда-никогда не отпустит. Будто бы никому никогда не отдаст.

И невозможно смотреть в его расширенные страстью зрачки, но через силу все же суметь выдавить глухое:

– Скажи что угодно. Первое, что взбредет в голову, – и отвернуться в землю – только чтобы не видеть его лица, не задыхаться его запахом.

И услышать в ответ:

– Пахнет абрикосами.

– Абрикосами? – переспросила Белянка, с трудом вырываясь из потока воспоминаний.

– Он влюблен по-настоящему, – Рани стояла рядом и держала ее за руку.

Чернота ночи медленно выцветала до белого, пока они не вернулись в сегодняшний день, где зеленела развесистая Ива, свивая лозами низкие облака, где затухал костер, где лежали тела Белянки и Рани, где стоял на коленях Стел. И плакал.

– Он любит дочь правителя Городов. Агилу, – прозвенел над ухом звонкий голосок Незабудки.

Прозрачный образ девочки в голубом платье истончался. Только рыжели лохматые косы, только светились зеленые глаза.

– Помоги ему, – попросила она. – Ради других он готов забыть о своей любви.

Белянка неуверенно пожала плечами.

– И еще, – Незабудка ухватилась двумя руками. – Ты скажи ему, что это я сама так решила: пойти с ним. Скажи ему, что он не виноват.

Хотелось ответить, что Рани и сама сможет это сказать, но сквозь тело маленькой девочки виднелась река и деревья на том берегу. Босые ступни не приминали травы, лицо сливалось с разводами облаков, а губы, сведенные прежде судорогой боли, расправлялись светлой улыбкой. Белянка разжала ладонь, выпустила ее руки, выдохнула горечь памяти:

– Лети…

Выше леса, легче облаков, быстрее реки, что течет на запад, куда уходит солнце, куда уходят все.

Погасли последние отблески зеленых глаз. Белянка задержалась на миг: такое низкое небо, так легко шагнуть за грань, дотянуться до тех, кто ушел. Прикоснуться к Стрелку…

Но она обещала.

Дважды.

Глава 43

На вершине холма Белянка остановилась перевести дух – и в горле запахло кровью: Большая поляна пестрела людьми, курился поминальный дым.

Опоздала!

Всю дорогу от переправы она бежала. С проводами Рани затянули: сколотить плот, омыть тело, нарвать незабудок, сжечь сосновую лапу, спеть песню Освобождения – работали споро, молча, но на проводы Стрелка она все-таки опоздала!