Круги на земле

- Здорово, мужыки! Воспользовавшись неожиданностью, молоток коварно выворачивается и едва не входит в контакт с пальцем Юрия Николаевича. Вот же, в кои веки взялся за работу по дому - и на тебе, сразу пальцы калечить! - Ох, звиняйце, кали памяшау. Дома запалки забыу, гляджу - вы стаице. Дай, думаю, паспрашаю, раптам смалице. Он мнется, смущенно глядя на с облегчением разглядывающего палец Журского. Мужик, кстати, примерно одного с ним, Журским, возраста (может, чуть старше, а может, это только впечатление такое создается: жизнь ведь в деревне старит скорее, чем в городе). В одной руке подошедший небрежно держит грабли, другой оглаживает непослушные пшеничные волосы; при этом так неподкупно и искренне улыбается, что сердиться на него ну никак невозможно. Ветер колышет на нем черную футболку с изображением красной бычьей морды и надписью Chicago bulls. Игорь молча протягивает мужику зажигалку. - Дзякую, - отзывается тот, предлагая, в свою очередь, мятую пачку с сигаретами - и на отказ не обижается. Возвращает зажигалку, но уходить не торопится. - Сами-то адкуль? - Из здешних, - лукаво щурясь, отзывается Юрий Николаевич. - А ты, выходит, и не признал, а? Нехорошо, Витюха! Я уж не говорю, что от тебя мне одни беды: то шапку... - Карасек! - мужик пихает Игорю початую сигарету, мол, подержи, - и крепко обнимает Журского, похлопывая по спине. - Ах ты ж, Моцарт драный! Таки выбрауся у людзи, га?!.. От половодья охвативших Витюху чувств речь его неожиданно становится прерывистой и наполненной непременным при всяком половодьи мусором; если же по сути, то он очень рад видеть друга детства живым, здоровым и добившимся профессиональных успехов. А палец... - Да ладно, ведь ничего не случилось, - отмахивается Журский. - Во-во! - поддерживает Витюха. - Вось як ты тады ладонь-то распанахау страх! И ничога, загаилася. Он еще говорит о чем-то, не замечая, как нахмурился, глядя на свою руку, друг детства. Потом Витюха отбирает у Игоря сигарету и машет в ту сторону, откуда пришел: - А я вось сабрауся сена раскидаць ды падсушыць - а тут зноу хмары! Што робицца! Эх!.. Словесное половодье снова набирает силу. Игорь ухитряется как-то вклиниться в монолог неудачливого "сенокидалы" и спрашивает, не видел ли тот чего-нибудь странного на полях. - А-а, - понимающе протягивает Витюха, и бык не менее понимающе подмигивает с его футболки. - Ты гарацкий, да? З газеты прыехау? - Знакомься, Хворостина - Игорь Всеволодович, из самой столицы прикатил, чтобы вашими феноменами заняться. Поэтому отнесись к господину корреспонденту со всей серьезностью и не пытайся вешать на уши лапшу, как ты это любил, помнится, делать. - Хто?! - возмущению Витюхиному несть предела. - Я?! Лапшу?!! Ды... Но под насмешливым взглядом Журского буян затихает и даже постепенно переходит на цензурную лексику. Преимущественно цензурную. - Короче, быу я давеча на палях. Кала Струйнай, ишоу, як зараз, з грабельками. Ну и... по вяликай нуждзе да бережка спусциуся. А грабельки наверсе пакинув - чаго их з сабой цягаць? Я ж тут, побач - нихто не забярэ, а забярэ - не уцячэ. Ну от. Сяджу, значыць, на беражку, думу думаю. Я яшчэ накануне штось такое зъеу... - Слышь, Витюха, ты когда-нибудь газеты читаешь? Телевизор смотришь? - Ну? - непонимающе моргает тот; бык с футболки обиженно сопит. - Ты где-нибудь видел, читал, чтобы о таких подробностях писали или по телевизору рассказывали? Так что, если можно, давай ближе к делу. Лады? Витюха растерянно дергает плечом: - Лады... Дык аб чым гэта я? - Штось зъеу, - напоминает Игорь. Он очень недоволен, что Журский прервал рассказчика: Бог с ним, со временем, но крайне важно дать человеку выговориться (и тем самым расположить его к себе). - Штось "такое"... - Ага, - подхватывает Витюха (и бык на футболке воодушевленно подмигивает слушателям, мол, не боитесь, сейчас все расскажем!), - зъеу. И таму доуга сядзеу. ...Ну, не так, штоб очань. Але ж. А чутна було гарна. Ни шумочъка. Таму я и удзивился, кали граблей не знайшоу. - Как? - шепчет Остапович, на лице которого отображается живейший интерес (хотя Игорь подозревает, что грабленосец может попросту морочить ему голову). - Отак! Не знайшоу. - Может, ты выбрался не в том месте, с бережка? - поднимает левую бровь Юрий Николаевич. - Перепутал? Половодье. В кратком пересказе: перепутать не мог, ибо, спускаясь, надломил ветку росшего рядом куста - по ней и ориентировался. Схлынуло. - Так я пра што кажу... Граблей няма, а на йих месци - пустата. Разумееце?! Пустата! - И что ты дальше делал? Витюха вздыхает: его не поняли! Он открывает было рот, чтобы еще раз повтороить сказанное, но передумывает. И говорит совсем не то, что собирался. - Шукау. Хадзиу па-над беражком, думау, можа, пожартавау хтось. (Игорь мысленно морщится, отмечая в словах Хворостины неумелую ложь - но слушает молча). - А потам уж зразумеу, што не знайду. Ступиу назад - глянув: ляжаць. На тым жа месцы. Тольки зараз там круг нарысавауся - адзин з гэтых, ну, вы знаеце! Цяпер усё. Он просит у Игоря зажигалку и закуривает еще одну сигарету. Молчат, глядя на предзакатное солнце, на ватные обрывки туч. Где-то далеко, у самого горизонта громыхает - там, наверное, уже начался дождь. - Такия справы... - роняет наконец Витюха. - Ну, хлопцы, пачапаю я. А ты, Карасек, зайшоу бы у госци, штоль... А? - На днях обязательно заскочу, - на прощание пожимают друг другу руки, хлопают по плечам. Когда Хворостина уходит, Журский поворачивается к Игорю: - Ну, что думаешь? Тот пожимает плечами. - Давай лепш плот даробим...