Кружение над бездной

Проблема истинной веры и писательства не нова. Как все ополчились на Гоголя, стоило ему заговорить о Боге и вере. Недаром он писал: «Бог милостив. Не он ли сам внушил стремленье поработать и послужить ему? Кто же другой может внушить нам это стремленье, кроме его самого? Или я не должен ничего делать на прославленье имени его, когда всякая тварь его прославляет, когда и бессловесные слышат силу его? Мне ставят в вину, что я заговорил о Боге, что я не имею права на это, будучи заражен и самолюбием, и гордостью, доселе неслыханною. Что ж делать, если и при этих пороках все–таки говорится о Боге? Что ж делать, если наступает такое время, что невольно говорится о Боге? Как молчать, когда и камни готовы завопить о Боге? Нет, умники не смутят меня тем, что я недостоин и не мое дело, и не имею права: всяк из нас до единого имеет это право, все мы должны учить друг друга и наставлять друг друга, как велит и Христос и апостолы. А что не умеем выражаться мы хорошо и прилично, что иногда выскочат слова самонадеянности и уверенности в себе, за то Бог и смиряет нас, и нам же благодетельствует, посылая нам смирение».

Иногда, чтобы понять состояние собственного духа, нужно писать. Ибо внешне все спокойно и благопристойно. А тут вдруг такое на бумагу выплеснется, что и не знаешь, откуда оно пришлоХватит во всем обвинять туманное бессонное подсознание. Легко все сбросить со счетов. Мол, живет в нас этот вольный безумствующий демон, и имя ему Подсознание. Просто и удобно. Поделать с этим бесом нечего. Молитвы не помогают. Батюшка бессилен. Кто–то сказал: «Слова бессильны, от них остаются одни лишь восклицания». А кто–то другой добавил: «Человек бессилен перед липким страхом». Ничего не попишешь, такова наша природа. Мрачная и неуместная.

Сны чаще всего вызывают чувство досады. Несмотря на то что словно бы отрезвляешься предутренним всплеском бодрствования, все же там, позади, зиждется нечто досадное и непокорное, как родительский упрек, как взгляд исподтишка.

Нам не дано управлять своими снами, и в них выплескивается все ничтожество нашего брожения по тропам осеннего мира. И мыслящий ли ты человек, или так, распустившийся недоумок, — не важно. Сны обволакивают тебя своей блеклостью и неразрешимостью. Давно ли вы получали удовольствие от сна? Я имею в виду не сам процесс отдыха, а его содержание?

Почему наши сны не полнятся надеждами, радостью, смехом? Нет, что–то серенькое, отталкивающее селится и гнездится там, и быстро хочется забыть его, но ощущение растерянного опустошения остается на все утро, если не на целый день.

Нужно больше смешить себя и других. Может быть, тогда неприятное присутствие снов отступит или наполнится светлым, веселящим содержимым!

Герберт Адлер давно хотел решить для себя, какие закономерности присущи смешному. Ведь ясно, что шутки, остроты, приколы можно классифицировать и выяснить, почему они вызывают смех. Умеющий смешить имеет безусловное преимущество. Ведь смех вызывает у человека чувство удовольствия, причем не простого физиологического, но и душевного, интеллектуального, если хотите.

Итак, хочешь привлечь внимание — научись шутить. Говорят, что смехом можно разрешить то, что иначе осталось бы неразрешенным. Однако не бывает смеха просто так. Во всякой шутке должна присутствовать жертва. Пусть даже неодушевленная, но жертва. Без жертвы шутка невозможна. Может быть, поэтому смех считается грехом… Существуют ли безобидные шутки? Всегда, пусть с натяжкой, можно найти жертву.

Жертва — это старая валюта обнищалого мира. Без жертвы мы не можем. Все кажется тусклым и недостаточно пикантным на наш человеческий вкус, а тяжеловесность наших взглядов часто облегчается слезами, приносимыми в жертву обезлуненной ночи.

10

Я снова пью. Зачем?

Голова раскалывалась на тысячи змеиных головок.

У меня же недавно был запой! И опять? Всё. Это последний раз. Или лучше постоянно потихоньку пить? Жаль, потихоньку я не умею.

Может, нужно строго и категорично принудить себя закодироваться? Хотя бы на год? И жить. Трезво жить, чтобы умереть, или пить, чтобы выжить?

Просто даже не знаю что… Да и можно ли жить трезво, когда по городу ходит убийца отца?. Причина, конечно, крутая, чтобы не просыхать. Но не пить же целое десятилетие? Я и раньше ведь пил, до гибели отца… Бывшая моя жена Лиля, ядовитый цветок, говорила, что у алкашей всегда есть повод и оправдание. Что каждое пьяное чудовище мнит, будто у него израненная трепетная душа… С чего она взяла, что я чудовище? Что я ей сделал?

Лиля. Два месяца прожить и сбежать беременной очертя голову… Это ж надо ухитриться — довести женщину до отчаянного бегства? А уж чтоб ножом пырнула? Или я и впрямь чудище страшное? Что такое я делаю, что становлюсь нестерпимым для людей? Жена говорила… Много острых слов говорила она. Что основная черта моего характера — самодурство, доведенное до абсурда. Что у меня в мозгу осталась одна извилина, отвечающая за самомнение, а все остальные человеческие черты давно смыты пивом.