Кружение над бездной

Наступало время католического Рождества. Несмотря на то что обычный бизнес Герберта очень страдал, вдруг неожиданно появилась надежда получить деньги не откуда–нибудь, а из Зимбабве. Два года назад Герберт оказал услугу одной африканке из этой страны бесплатно, и вот теперь она привела несколько клиентов, которые были готовы заплатить. Перевод был отправлен, но на счет компании Герберта никак не поступал. Он рассчитывал на эти деньги, и ему пришлось очень попотеть, чтобы выкроить зарплаты и бонусы. Но когда всё было уплачено, вдруг позвонили из банка.

— Вы знаете, что против Зимбабве существуют экономические санкции? — спросила заведующая отделением.

— Так что же, мы не получим денег? — подавленным голосом спросил Адлер.

— Ну почему, просто нужно будет пояснить, что ваши услуги не связаны с разработкой оружия…

— Фантасмагория какая–то, — пробурчал Герберт и принялся объяснять, что он не торгует оружием.

На следующий день деньги наконец пришли и Герберт смог дать Энжеле тысячу долларов на дорогу. В эти выходные она должна была лететь к Альберту.

— Ты не говори ему, что я дал тебе денег, а то он у тебя их выпросит и всё спустит… Лучше спрячь…

— Куда? — засмеялась Энжела. Хорошо, я спрячу в трусы…

— Как раз там он скорее найдет, — вздохнул Герберт, но Энжела пропустила скабрезность мимо ушей. Казалось, она невинна, как десятиклассница.

Герберт с удивлением заметил, что его романы не прошли незамеченными. Несмотря на то что он буквально документально записывал свою жизнь, все единодушно считали, что всё в его повествованиях сущая выдумка… Более того, осуждали главного героя и хвалили автора, который так беспощадно выписал все его недостатки. Герберт и не подозревал, что он писал столь исповедально и самокритично…

— Милости просим пригулять славу, — мурлыкал Герберт, обнаружив в Интернете более пятисот различных цитат и отзывов на его произведения. Один читатель даже написал:

«Может быть, многие не согласятся с моим мнением, но я думаю: Герберт Адлер для мировой литературы — такое же открытие, каким, в той же самой традиции (постмодернистов прошу не волноваться!) в том же самом мироощущении, в том же самом ощущении времени был (почему был? есть) Марсель Пруст. Еще раз повторяю — очень субъективно. Но мне очень нравится. Я не один. Поговаривают, что его роман номинировали на Букера…»

И чего этому Андрею от меня надо? Что он меня все в аналфабетизме уличает… В своем ли он уме?

30

Заканчивается мой первый год в Москве, который должен был стать единственным, если бы судьба в очередной раз не пренебрегла спецэффектами и не доверилась чудесам. — Андрей Виригин по–прежнему был в отвратительном настроении. — Весь год я работал создателем иллюзий, надувателем мыльных пузырей с радужно–переливающимся солнечным бликом на боку.

Сперва я пытался создать иллюзию того, что Герберт Адлер — это не невежественный бородатый быдлохуй, не способный написать две строчки без грамматической ошибки, а изысканный писатель бунинско–набоковской школы, чья ажурная, как чулок дорогой проститутки, проза способствует умягчению людских сердец.

А затем, работая в «Рогах и копытах консалтинг», я регистрировал несуществующие фирмы, создавая видимость того, что Россия держится не только на оптовой продаже самой себя.

Ладно, хватит рассуждений, пора идти за чудесным пивом «Лювенбрау», которое на время примиряет меня с действительностью. «Алкоголь временно примиряет меня с действительностью», — эта фраза принадлежит Довлатову, но я придумал ее до того, как познакомился с его прозой, в ответ на вопрос девушки одного моего друга: «Андрюш, а почему ты пьешь?»

— Я пью, потому что пытаюсь покинуть инкубатор своего тщедушного тела. Воспарить над брызжущей слюной обыденностью, преодолеть ежедневное закармливание самого себя иллюзиями. Я пью — потому что пришел черед пить, потому что невыносимо думать о предстоящем, потому что необходимо заполонить свой позументовый грушевидный мозг чем–нибудь еще, кроме анфилады ярко освещенных нечистых пустот, или пустых нечистот… Это уж кому как больше нравится. И я буду раскисать еще лютее прежнего; буду метаться на обрыганной постели, и даже сны, сопровождаемые легкой качкой, не освободят меня от ежедневных послеполуденных воспеваний простоты и естественности моего бытия. Я буду пьянствовать и беспокоить окружающих… И когда я окончательно допьюсь и уже не смогу принять внутрь твердую пищу, я увижу Ветины глаза, к величайшему моему удивлению покрытые росой, я потяну руку, чтобы снять фигуру противника с доски, заместив ее на свою, но всё, что мне будет нужно, это только видеть ее фигуру, гибкую, не вызывающую размышлений. И ее спотыкающаяся биография, и мое оставленное в прошлом учрежденческое паникерство… Кажется, Паниковский тоже служил курьером?