Кружевные закаты

Ему вспомнилось рождение первой дочери. Это происходило в течении тринадцати часов, они с Федотовым и Надеждой Алексеевной уже отчаялись и сидели рядом, молча отдаваясь тяжелым мыслям. Вернее, никаких мыслей в голове не осталось, лишь пульсирующий отравляющий кровь страх и мучительное ожидание. Михаил до сих пор помнил, сколько цветков насчитал тогда на обоях в столовой. Хоть бы хоть что-то случилось, невозможно так сидеть на месте!

– Пойду умоюсь, все равно от этого сидения никакого толку, – прокряхтел Федотов, кивнул пустоте и вышел.

Крисницкий вяло отправился на службу, весь день был рассеян и невежлив. И только ощущение сладкого предвкушения и какого-то унижения не покидали его.

Неужели близость с женщиной непременно должна заканчиваться для нее подобным? Есть ведь способы… Марианна знала их. Крисницкий порозовел, как мальчик. Существование в пуританской среде наложило на него свой отпечаток. Они не обсуждали это. Обычно люди, состоящие в любовной связи, надеялись на лучший исход и при неблагоприятном обороте отправляли незаконнорожденных отпрысков в деревню или платили обедневшим родственникам, чтобы те взяли их на воспитание. Да с самой Тоней, похоже, произошло то же самое. Михаил никогда не спрашивал Федотова о том, кем на самом деле он является Тоне, ему достаточно было одобрения Лиговского и приданого, но интересно все же.

Утром следующего дня выбившимся из сил домочадцам пришло облегчение. Вышедший из спальни Тони доктор, проведя ладонями по закрывающимся глазам, с сочувствием посмотрел на вскочивших в нетерпении Крисницкого и Федотова и поздравил с рождением мальчика.

Крисницкий ощутил что-то похожее на благодарность и безотчетную гордость, но через груз, свалившийся с плеч, подумал, что теперь жена будет уделять ему еще меньше внимания. После рождения дочери львиная доля ее не выплеснувшейся нежности, которая раньше в обилии накрывала его одного, иногда перепадая Федотову, Палаше и Надежде Алексеевне, обратилась на Алиночку. Михаилу совестно было признаться, что он ревнует жену к собственному ребенку. Некоторая враждебность по отношению к дочери подбадривалась еще и тем, что он, как и большинство мужчин, не видел в ней человека, умное мыслящее существо, которое можно пичкать своими взглядами на жизнь и гордо демонстрировать друзьям. А теперь еще и этот мальчик… Много времени пройдет, прежде чем он научится понимать что-то. А до того терпеть ему возгласы вроде: «Наш мальчик съел две ложечки каши вместо одной!» Какая вообще может быть разница, сколько ложек проглотил ребенок?

– Доктор, а как чувствует себя Тоня? – спохватился Федотов, отойдя от первой радости.

Врач нахмурился, и это черной тенью затмило разбросанные мысли Крисницкого. Он и подумать не мог, что что-то было не так. Это ведь невозможно.

– Мы опасаемся родильной горячки, слишком сложно прошел процесс. Ох уж мне эти изнеженные аристократки. Никакой физической нагрузки, это пагубно сказывается на состоянии организма. Ваша Тоня, похоже, всю беременность просидела у холста, – ответил он тихо. – В любом случае все решит время, а вам лучше отдохнуть. На вас смотреть страшно.

– Могу я хотя бы увидеть ее?! – сорвался на крик Крисницкий.

Врач повернулся к нему, словно не понимая, зачем спрашивать. Ах, да, он же запретил…

– Нельзя только до рождения маленького. Не подобает мужчинам… Теперь вы, конечно, можете зайти.

В три прыжка Крисницкий добрался до последней ступени и с сдавливающимся каждым шагом сердцем вошел в комнату, не постучавшись. Ему представилась обыденная мирная картина – Тоня лежала в окружении столпа подушек, обтянутых белой тканью. Только вокруг толпились служанки, оттирая что-то с пола, унося принадлежности; только непривычно изнеможенное лицо, всегда такое ясное и кроткое, смотрело на него с надтреснутой жаждой, словно у нее отняли надежду.

Крисницкий, быстро подавшись вперед, попытался приподнять ее, чтобы прижать к себе, но она вскрикнула и бессильно повалилась обратно в спасительную тишь пылающих не меньше тела подушек.

– Тоня, – было все, что он смог вымолвить.

Опустив голову и ожидая ответных слов, он почувствовал, как ком подполз к горлу и колет его, не желая проливаться. Михаил знал, что не способен плакать перед женой, созерцая, как из ее тела уходит жизнь.

– Миша, – ласково произнесла Тоня, поглаживая его непокорные волосы, к которым давно уже не прикасалась щетка. Сквозь туман спутанных видений, чувствуя, как вместе с непрекращающимся кровянистым гноем ее оставляет и способность здраво мыслить, она разглядела, что он давно небрит. – Скоро это пройдет, не расстраивайся.

Крисницкий поднял на нее испуганные глаза. Ну, конечно. Это скоро пойдет! Только куда делся этот шарлатан?! Разве не должен он быть сейчас рядом с пациенткой? Что это вообще за…

– Тоня, прости меня.

– За что? – с тихим смешком спросила Тоня, приподняв плечи.

– За все. Я так тебя мучил.